проведении дополнительного расследования. Представитель социалистов Энрик Дикман, выступая на заседании парламента 7 июня 1939 года, заявил, что письмо было настоящим. Как по форме, так и по содержанию оно полностью отвечало духу тоталитарной немецкой национал-социалистской системы.
Между тем власти принимали решительные меры.
Осенью 1938 года во всех школах страны ввели обязательное изучение испанского языка и истории Аргентины. 15 мая 1939 года на значительной части территории страны были запрещены все отделения заграничной организации нацистов. Однако общественность продолжала волноваться. Ходили слухи о тайных перебросках оружия. Предосторожности ради таможенники вскрыли даже несколько бочек с медом, доставленных из Германии.
Подобным же образом реагировали на события и власти других южноамериканских республик.
В мае 1939 года немецкие школы в Чили (где в сентябре 1938 г. была предпринята неудачная попытка совершить государственный переворот) получили предписание принять на службу преподавателей чилийцев, пользоваться чилийскими учебниками и вести занятия на испанском языке. Глава рекламного отдела немецкой железнодорожной компании, занимавшийся антисемитской пропагандой, был выслан из страны. В Уругвае запретили преподавание в школах на немецком языке еще в 1938 году. То же самое сделал и президент Боливии Герман Буш.
Немцы не оказывали эффективного сопротивления ни в одной из южноамериканских республик. Они не [85] располагали для этого необходимыми средствами. Вместе с тем они были озлоблены и огорчены, в особенности мероприятиями по так называемой национализации школ. Немцам не доверяли. Считали, что режим, так внезапно захвативший Прагу, способен на все. Если отдельные южноамериканцы и думали, что они сумели положить предел “немецкой опасности”, то никто не осмеливался утверждать, что эта опасность устранена полностью. Многие полагали, что если пятой колонне представится удобный случай, то она снова ринется вперед, “соблюдая образцовый порядок и железную дисциплину”.
Отвлечемся на минуту от нашего повествования и оглянемся на минувшие события. Страх перед немецкой пятой колонной, возникший после 1933 года, носил ярко выраженный международный характер. В тех странах, из жизни которых мы черпали приведенный выше иллюстративный материал, свободная печать и радио составляли одно органическое целое; речь шла пока что о странах - соседях Германии, о государствах Северной, Западной и Южной Европы вместе с их колониями, о Британской империи, о Северной и Южной Америке. Обособленную политику в этом отношении проводил Советский Союз. Печать и радио этой страны строго придерживались директив Кремля; было нелегко определить, насколько точно отражали эти директивы общественное мнение. Мы еще вернемся к этому вопросу, когда начнем повествование о начале немецкого наступления в России.
В отношении других районов, упомянутых выше, можно сказать, что, как правило, страх перед немцами, охватывавший население одной страны, вызывал страх у населения других стран, зачастую в еще большей степени. Подозрительное событие в одной стране вызывало отклик в десятках других. Поэтому воздействие на настроения людей оказывал не отдельный факт или отдельное сенсационное сообщение, а их совокупность. Всюду, где существовала свобода печати, люди имели возможность читать о немецкой пятой колонне сообщения в газетах или же слышать об этом по радио. Сначала такие сообщения появлялись лишь изредка - [86] несколько pas в год; с 1938 года подобные вести стали печататься чуть ли не каждую неделю, а потом почти каждый день. Содержание многих газетных заметок не оставляло глубокого следа в сознании людей; их временно забывали, но они не улетучивались полностью из памяти.
Из беглого наброска общего хода событий, данного нами выше, вовсе не следует, будто между отдельными людьми, социальными прослойками, классами и нациями не было существенных расхождений во мнениях. Так, например, имелись люди, которых никогда не покидал оптимизм, независимо от того, насколько тревожными были полученные сообщения, однако другие были как бы загипнотизированы опасностью войны. Некоторые смотрели на Германию как на защитника от коммунизма или лелеяли тайные надежды на то, что национал-социалисты и коммунисты уничтожат друг друга. Таких людей можно было найти даже (а может быть, и главным образом) в самых высших кругах Западной Европы. Они относились к немецкой экспансии сравнительно спокойно и даже с некоторым удовлетворением. В то же время представители левых начиная с 1933 года не переставали бить тревогу.
На настроении людей сказывались также характерные особенности различных наций и их история. В скандинавских странах, в Голландии и Швейцарии многие думали, что в случае начала второй мировой войны эти страны останутся в стороне, так же как это было в период первой мировой войны. Англичане, привыкшие считать себя в безопасности на своем острове и флегматичные по натуре, реагировали на события слабее, чем, например, бельгийцы и французы, знакомые с “гуннами” по первой мировой войне как с опустошителями и жестокими оккупантами. Наиболее бурно выражали свои чувства те народы, которые в прошлом в течение длительного периода страдали как от немецкой военной агрессии, так и от осуществляемого немцами социального и политического гнета, когда приходилось вести борьбу за свое национальное существование не одному, а многим поколениям.
Наиболее ярким примером в этом отношении являлась [87] Польша, которая была первой жертвой и, быть может, наиболее пострадавшей страной в войне. Польша представляет собой равнину, не имеющую естественных границ ни на западе, ни на востоке. Полякам в силу исторически складывавшихся условий приходилось жить в обстановке постоянных конфликтов со своими основными соседями - русскими и немцами. Часто возникали войны, постоянно происходили частичные столкновения.
К началу XIX века Польша оказалась поделенной между Россией, Пруссией и Австрией. Время от времени вспыхивали ожесточенные восстания; они кончались неудачей, но национальное чувство продолжало жить. Это чувство определяло, в частности, и отношение поляков к немцам. Поляки ненавидели немецких крупных помещиков, промышленников, чиновников, педагогов, жандармов; они ненавидели всех немцев, как шовинистов, лютеран и еретиков. У поляков усиливалось желание стать снова хозяевами в своем доме и выгнать немцев, как незваных гостей.
После несчастий, перенесенных в годы первой мировой войны, когда линия фронта неоднократно двигалась с востока на запад и обратно, полякам представился благоприятный случай. В конце 1918 и самом начале 1919 года сформировалась Польская республика. Польские патриоты хотели выйти к Балтике и Одеру. Немцы, вынужденные вначале уступать, заняли потом твердую позицию в вопросе о границах своего государства. Когда наконец вопрос о границах был разрешен, поляки получили так называемый коридор, то есть выход к Балтийскому морю. Вместе с тем Польский (Данцигский) коридор отделил Восточную Пруссию от остальной части Германии. Правда, полякам не удалось завладеть Данцигом (Гданьском), но они все же добились отделения его от Германии. Данциг стал “вольным городом”. Польский флаг развевался над Познанью и над восточной частью Верхней Силезии - одного из богатейших промышленных районов Центральной Европы.
Для большинства немцев сама мысль о примирении с подобными потерями была невыносима. [88] Немецко-польские отношения оставались натянутыми, и проживавшие на территории Польши немцы чувствовали это особенно сильно. Поляки старались вытеснить их из страны. Сотни тысяч немцев, уложив свое имущество, эмигрировали, но очень многие остались на местах. Никто не знал точно количества оставшихся. В Берлине заявляли, что их насчитывается 1 000 000, а в Варшаве утверждали, что их не более
