жительства; в их домах проводился немедленный обыск. Бланки розового цвета (обычно для немецких подданных) обязывали явиться в полицию для отправки в концентрационный лагерь. Получение бланков желтого цвета означало, что данный человек должен переселиться в определенные районы центральной или восточной частей Польши, подальше от границы с Германией. Как видно, польские власти пытались воздержаться от серьезных репрессий по отношению к основной массе местных немцев; те элементы, которые не пользовались доверием, удалялись с территории вероятного театра военных действий; в тюрьму сажали лишь тех, кого считали явным врагом польского государства.
На практике все намеченные заранее категории и различия остались пустым звуком. Для перевозки интернируемых немецких подданных не было средств транспорта. Местные немцы, переселяемые в центральные и восточные районы Польши (они должны были иметь при себе запас пищи на четыре дня), являлись на железнодорожные станции, но в ряде случаев не находили там ни одного поезда, в который пускали бы гражданское население. В конечном счете все лица, получившие какое-нибудь из указанных выше предписаний, оказывались в местном полицейском участке, в тюрьме или концентрационном лагере. По пути следования туда возбужденное население “награждало немцев пинками, ударами, а также плевками в лицо и осыпало площадными [106] ругательствами”{82}. Перед домами арестованных обычно собиралась толпа, и дело иногда доходило до битья оконных стекол.
Большое значение имело то обстоятельство, что наряду с “официальными” арестами производились и “неофициальные”. Во многих районах польские националистические общества подготовили свои собственные списки лиц, не заслуживающих доверия. Аресты по таким спискам осуществлялись зачастую весьма грубым образом. На улицах слышались крики: “Хватай немцев, бей швабов, этих свиней и шпионов!”{83}.
Страх и злоба были направлены своим острием не только против немцев, которых польское население хорошо знало, часто общаясь с ними. Еще более опасными могли оказаться те немцы, которых нельзя было распознать. В ряде мест подозрительных лиц заставляли произносить польские фразы; при этом нарочно подбирались слова, трудные для произношения, чтобы можно было изобличить немцев. В Верхней Силезии, где напряженность взаимоотношений была наибольшей, членам польских обществ были выданы винтовки; “лица, отвечавшие на оклик по-немецки или же уклонявшиеся от ответа, пристреливались на месте”{84}.
Таким образом, значительное количество немцев (большей частью местных) оказалось арестованным или обезвреженным иными путями в первые же три дня войны.
Вставал вопрос: что делать со всеми этими людьми?
Было ясно, что их следует убрать из сферы досягаемости немецкой армии. “Гони их на восток!” - такова была принципиальная установка. В некоторых случаях для высылаемых немцев подавались специальные поезда, а обычно им приходилось двигаться походным порядком. Бывало и так, что поезда с немцами разгружались на полпути, а дальше люди шли пешком. Конечными пунктами назначения служили во всех случаях большие [107] концентрационные лагеря, организованные близ русской границы. В некоторых случаях партии высылаемых доходили до этих лагерей, иногда не доходили. Общее количество людей из состава немецкого национального меньшинства, сдвинутых со своих мест (с учетом как арестованных, так и неарестованных), согласно немецким источникам, далеко превышало 50 000{85}.
Обращение с интернированными в концентрационных лагерях было плохое. Еще хуже обращались с арестованными в пути следования.
Колонна арестованных, эвакуируемых из какого-либо селения, ко времени подхода к следующему этапу превращалась в беспорядочную толпу покрытых пылью и измученных людей. Эти люди находились под охраной - значит, думал каждый встречный, у них совесть нечиста! “Ведь это же немцы, гитлеровцы! Это из-за них над Польшей разразилась катастрофа!” Толпы зевак обычно двигались рядом с колонной арестованных, давая волю своим чувствам. “Мы хорошо узнали, что значит проходить сквозь строй”, - писал один из немцев в своих воспоминаниях.
“Когда нам приходилось следовать через мало-мальски значительный населенный пункт, на обочинах улиц быстро скапливались толпы взбешенных местных жителей; слышалась брань, в нас плевали, бросали камни или навоз, били палками. И все это проходило безнаказанно. Больше всех придирались к нам эвакуированные польские железнодорожники и солдаты-дезертиры. Конвоировавшие нас полицейские были настроены недружелюбно. Они разрешали нам не более одной короткой остановки в день, чтобы утолить голод и жажду, и неохотно соглашались на большие привалы. Правда, во время следования через города они защищали нас от толпы, которая была способна забить или затоптать человека ногами; тем не менее все мы получили те или иные телесные повреждения”{86}.
Конвойные относились к арестованным не всегда одинаково. В ряде случаев они оттесняли толпы поляков, [108] пуская в ход резиновые дубинки; бывало и так, что они смотрели не без удовольствия на издевательства над арестованными. В общем и целом конвоиры из состава полиции (более осведомленные в том, кого именно они сопровождают) вели себя лучше, чем безразличные ко всему польские солдаты, привлекавшиеся для помощи полиции. Были случаи, когда солдаты пристреливали в пути конвоируемых “шпионов”; зачастую они не оказывали эффективного противодействия, когда толпа пыталась завладеть каким-нибудь арестованным и убить его.
В некоторых случаях дело доходило до садизма. После окончания военных действий обнаруживались безобразно изуродованные трупы местных немцев; иногда их зарывали вместе с дохлыми собаками.
В тех районах Польши, где внушавшие подозрение местные немцы были уже выселены, имели место дополнительные беспорядки. По мере усиления паники перед пятой колонной подверглись нападению и разграблению жилые дома и фермы немцев, которых раньше оставляли в покое. Иногда при этом гибли целые семьи. Правда, среди поляков находились люди, которые смотрели на вещи более трезво. Они предостерегали против эксцессов, а иногда даже помогали защищать местных немцев или скрывали их у себя в жилищах. Были и офицеры, которые воспрещали или прекращали избиения. Хотя общее мнение сводилось к тому, что ни за одного немца заступаться не стоит, некоторые поляки все же делали это, рискуя собственной жизнью.
Невозможно назвать точное число всех жертв гнева польского народа. Немецкие источники утверждают, что к 1 февраля 1940 года были найдены и опознаны трупы почтя 13 000 местных немцев{87}. Эта цифра вызывает сомнение. Однако не исключено, что паника перед пятой колонной повлекла за собой гибель нескольких тысяч человек из общего числа 750 000 немцев, проживавших на территории Польши {88}. [109]
С какой радостью встречали местные немцы гитлеровские оккупационные войска! Они были готовы оказать тысячи услуг солдатам, одетым в форму, столь ненавистную полякам. Они усаживались на немецкие танки, чтобы показать дорогу; они стояли вдоль дорог, бросая цветы вступающим войскам, и без устали выкрикивали “Хайль Гитлер!” Они выносили солдатам кувшины с молоком, раздавали им печенье, кофе и шоколад; “всюду были слышны немецкие приветствия и имя фюрера”{89}. Они вывешивали на своих домах бумажные флаги со свастикой и выставляли в окнах украшенные цветами портреты Гитлера. “Женщины хватали солдат за руки и пытались их обнять”{90}. Они делились с ними последними сигаретами, а дети взбиралась на военные машины. “Все были вне себя от радости”{91}.
