потому что из-за перьев уставала рука, а «один лишь вид пишущей машинки приводит меня в оцепенение». «Она не только иссушает все источники мысли и воображения, но еще и заставляет меня сильно нервничать и вызывает головную боль…»[531]
Чтобы писать вновь, ему необходимо было «выбросить из головы весь омерзительный образ лавочников и торговцев». «Единственное, что заставляет меня писать, это полная свобода от всех ограничений и всех мыслей о каких-либо критических нормах или читателях, кроме меня самого».
Он был «всегда слишком близок к нервному истощению, чтобы быть кем-то другим, кроме как заторможенным из-за опыта неоднократных отказов»[532]. Когда Дерлет убеждал его встряхнуться и не волноваться из-за нескольких отказов, Лавкрафт печально ответил: «Что касается моего нынешнего отношения к сочинительству и предложениям — я понимаю, почему вы считаете мою антиотказную политику невыносимо глупой и излишне недальновидной, и я не готов выдвинуть какого- либо оправдания кроме того простого факта, что частые отказы
Август Дерлет был молодым человеком огромной энергии и относился как раз к тому типу «прочного и уравновешенного на сто процентов», о котором говорил Лавкрафт. Он завидовал этим качествам Дерлета: «Должно быть, здорово быть суперменом — но сжальтесь над простыми смертными!»[533]
В действительности же, по сравнению с разочарованиями, которые переносят большинство писателей, отказы, полученные Лавкрафтом, были такими малочисленными, что их можно было бы назвать смехотворными, не описывай мы трагическую ситуацию. Он, бывало, сдавался после одной или двух безуспешных попыток. (Современный писатель продает свои произведения лишь после дюжины или даже больше отказов.)
Лавкрафт страдал вовсе не от «капризов впадения в детство», но от принуждений и запретов, наложенных на него в настоящем детстве, — от многих из которых он так и не избавился. Таким образом, когда его писательская техника была на самом пике, а идеи поразительно оригинальными, как и всегда, его специфическая психология — ничтожное самомнение, антикоммерциализм и «профессиональный дилетантизм» — пресекли тот успех, которого он мог бы достичь.
Несмотря на отчаяние самоосмысления, в январе 1932 года Лавкрафт все-таки написал еще один рассказ — повесть в пятнадцать тысяч слов под названием «Сны в ведьмовском доме». Возможно, идею для нее подсказал «Дом чудес» со стенами и полом, построенными под необычными углами, который Лавкрафт и Соня посетили на Кони-Айленд[534] девятью годами раньше.
Уолтер Гилман, студент Мискатоникского университета, снимает комнату в старинном доме Аркхэма. Некогда в нем укрывалась Кезия Мейсон, сбежавшая из Салема во время охоты на ведьм в 1692 году. Гилман живет в комнате Кезии, отличающейся необычными углами. Он изучает неевклидово исчисление и квантовую физику, а также интересуется «Некрономиконом» и другими оккультными трудами в надежде найти формулы, дающие доступ к неизвестным измерениям.
Склонные к буквальности критики возражали, что такой вещи, как «неевклидово исчисление», не существует. Естественно, не существует, поскольку Евклид блистал почти за две тысячи лет до изобретения исчисления Ньютоном и Лейбницем. Лавкрафт, я уверен, знал об этом и просто использовал данный термин, как научные фантасты часто применяют псевдонаучные термины, дабы «придать художественное правдоподобие повествованию, в противном случае бесцветному и неубедительному».
Гилману снятся тревожные сны, в которых он видит саму ведьму и спутника старухи по имени Бурый Дженкин. Эта тварь напоминает огромную крысу с головой, по виду человеческой, и лапами, подобными человеческим рукам. Пара таскает Гилмана в свои измерения, где все выглядит словно скопление кубов и других геометрических фигур.
По Аркхэму ходят слухи о грядущем шабаше с жертвоприношениями детей. Подозревая, что Кезия намеревается вовлечь в это его, Гилман все больше и больше сходит с ума. Он поговаривает о переезде или обращении к специалисту по нервным заболеваниям, но с лавкрафтовской беспомощностью лишь безучастно ожидает своей гибели… Это хороший рассказ, весьма оригинальный и изобретательный, связывающий мнимый салемский ведьмовской культ семнадцатого века с Мифом Ктулху.
Лавкрафт не торопился продавать рассказ. Когда Дерлет убеждал его позволить ему хотя бы напечатать его, он ответил: «Я ни за что на свете не позволил бы вам тратить время на его перепечатку…» Примерно в начале мая Лавкрафт поручил одному своему клиенту, работу которого он перерабатывал, в качестве оплаты напечатать «Сны в ведьмовском доме»[535]. Он собирался послать его по кругу своих друзей, чтобы выслушать их критические замечания, прежде чем решить, стоит ли отсылать его Райту.
Первым в списке был Дерлет, Кларк Эштон Смит — вторым. Грубоватый и придирчивый критик, Дерлет жестко высказался о рассказе. Тогда Лавкрафт решил, что «этот случай показывает мне, что мои литературные дни, похоже, закончились», и попросил Дерлета незамедлительно вернуть рукопись.
На протяжении месяцев рассказ покрывался пылью. Затем Дерлет, который хотел собрать все произведения Лавкрафта, снова позаимствовал рукопись, чтобы напечатать копию для себя. Когда у него был оригинал — где-то в конце 1932 года, — он показал его Райту. Тот сразу же купил его за сто сорок долларов и опубликовал в номере за июль 1933 года. Лавкрафт отказался продавать права на радиопостановку, опасаясь «опошления» рассказа в процессе переделки[536] .
В мае 1932 года Лавкрафт отправился в следующее большое путешествие. Погостив у Лонгов в Нью- Йорке, он продолжил путь через Вашингтон, Роанок, Ноксвилл, Чаттануга, Мемфис, Виксберг, Натчез и Новый Орлеан. Он наслаждался каждым моментом путешествия: Лукаут-Маунтин, закат на Миссисипи, старинные места Натчеза.
В Новом Орлеане жил коллега Лавкрафта по «Виэрд Тэйлз» писатель Эдгар Хоффманн Прайс. Среди прочего Прайс был выпускником Уэст-Пойнта, офицером американской кавалерии во время Первой мировой войны, востоковедом-любителем и искусным автомехаником. Потеряв работу во время Великой депрессии, он пытался удержаться на плаву, сочиняя рассказы для дешевых журналов.
Никогда прежде не встречавшись и не переписываясь с Прайсом, Лавкрафт «не собирался вмешиваться и представляться». Однако он написал Роберту Говарду в Техас, рассказав ему о своем путешествии.
Ранее Говард уговаривал Лавкрафта навестить его в Техасе, обещая экскурсию по историческим местам Штата одинокой звезды. Он был очень огорчен, что Лавкрафт Приехал в Новый Орлеан, когда сам он был без гроша, без автомобиля и не мог к нему присоединиться.
Зато Говард телеграфировал Прайсу, сообщив ему, где найти Лавкрафта. Непринужденный Прайс тут же позвонил Лавкрафту, приехал к нему в гостиницу и отвез к себе домой. Лавкрафт назвал это посещение «самым долгим визитом в моей жизни, который я когда-либо наносил — или же предполагал нанести».
«…Визит, длившийся двадцать пять с половиной часов без перерыва, начиная с вечера воскресенья [12 июня] и почти до полуночи понедельника. Прайс снимал комнату во Французском квартале, и время от времени его сосед по комнате заваривал чай или кофе или готовил еду… Казалось, никто не хотел спать, и за обсуждениями и литературной критикой часы пролетели незаметно. Последующие визиты длились по десять часов или около того — и я общался с Прайсом, пока не уехал»[537]
