— Воистину так, Святой Отец, — поддакнул Джориан. — У нас в городе давным-давно поняли, что умеренность лучшая защита от всяческих напастей. Даже красота, как обнаружилось, может быть чрезмерной. Слыхали ль вы предание о кортольском короле Форимаре — Форимаре Эстете?
— Не-ет, сын мой, хоть и припоминаю это имя из новарских хроник. Расскажи, сделай такую любезность.
Джориан с облегчением перевел дух. В то же самое время, черепашьим шагом направившись в сторону парадного входа и увлекая за собой толпу заинтересованных служителей бога, к которой присоединились и двое чернорясных бдителей, он начал свой рассказ:
— Этот Форимар был одним из предков Фузиньяна Лиса, о коем сложено так много преданий. В королевствах чуть ли не в обычай вошло, что на каждые шесть царствований страна получает одного героя, одного мерзавца, одного дурака и трех королей так себе — ни то ни се. Форимар как раз и был дурак; а следующим дураком, к слову сказать, стал его правнучатый племянник Филомен Доброхот.
Только Форимарова дурость была особая. Государственные дела наводили на него скуку смертную. Его мало заботили право и судопроизводство, еще меньше торговля и финансы, а уж о войне да вооружении и говорить нечего.
— Вот если б все властители и правительства переняли у твоего короля отвращение к войне! — вскричал наместник. — Все бы люди зажили в мире и смогли бы себя посвятить добродетельной жизни и молитвам истинному богу.
— Оно так, Ваше Святейшество, да есть тут одна заковыка: как их всех одним махом заставить отказаться от войны? Особливо таких драчунов и заговорщиков, как новарцы? Ведь ежели кто-то сложит оружие прежде всех остальных, то остальные в награду за добрый пример непременно глотку ему перегрызут.
Однако ж Форимар голову себе над этим не ломал. Он страсть как любил искусство и красоту, а до всего прочего ему дела не было. Заместо того, чтоб государственные бумаги читать, он упражнялся на флежолете в дворцовом секстете. Заместо того, чтоб принимать посланников, инспектировал строительство нового храма, либо еще как-то украшал город Кортолию. Заместо того, чтоб выезжать с проверкой в войска, сочинял сонет о прелестях заката.
На беду, Форимар был и вправду большой дока по части искусства. Он слыл превосходным архитектором, знающим музыкантом, способным композитором, отличным певцом и выдающимся художником. Некоторые из его стихов по сию пору составляют гордость кортольской литературы. Одного не умел Форимар: заниматься всем этим и одновременно царствовать.
Посему при нем державой все больше канцлеры правили; а выбирал их Форимар не за честность, не за умения: он того назначал, кто сильней прочих восхищался достижениями своего повелителя в искусствах. И уж так королевство настрадалось от ворюг и неумех, что младший брат Форимара — Фузонио — решился ему попенять.
«Любезный брат и повелитель, — молвит Фузонио, — так далее продолжаться не может». Рассказал он Форимару о беззакониях последних министров, а под конец говорит: «Кроме того, тебе уж тридцать лет почти, а ты все еще королеву не выбрал, чтоб нарожала тебе наследников».
«Это мое дело! — запальчиво отвечает Форимар. — Я потратил кучу времени, чтоб найти подходящую кандидатуру среди представительниц противоположного пола, да все без толку. Потому как я натура тонкая, и малейший изъян в уме или телосложении, с которым смирился бы менее разборчивый человек, для меня нестерпим. Посему я обручился со своим искусством, и, видно, так тому и быть. Но не бойся, Фузонио, род наш на мне не кончится. Ежели я умру, престол перейдет к тебе, а ты ведь уже заимел от своей супруги пятерых крепышей».
Фузонио было заспорил, но Форимар его отослал, сказав напоследок: «Нет и нет; разъединственная моя привязанность — Астис, богиня любви и красоты, собственной персоной. Ее одну обожал я много лет с неослабевающим пылом, и ни одной смертной девице с ней не сравниться».
«Тогда, — говорит Фузонио, — ты должен отречься от престола в мою пользу, пока твое преклонение перед красотой не довело нас до беды. Это позволило бы тебе без помех предаваться своим артистическим занятиям».
«Я подумаю», — отвечает Форимар. Однако чем больше он думал об этой затее, тем меньше она ему нравилась. Братья хоть и жили в ладу, но общего между ними было — кот наплакал. Фузонио — прямой, немного грубоватый здоровяк и жизнелюб — испытывал полнейшее равнодушие ко всему тому, что Форимар почитал за смысл существования. Когда Фузонио хотелось приятно развлечься, он отправлялся инкогнито в какой-нибудь низкопробный трактир, где собиралось простонародье, и проводил вечер в компании немытых поселян и драчливых погонщиков мулов, опрокидывая кружку за кружкой и во всю глотку распевая неприличные куплеты.
Больше того, Форимар вбил себе в голову, будто Фузонио задумал его сместить из подлого честолюбия. Он опасался, что, стоит отречься, как братец тут же его изведет, подстроив force majeure* [2]. Во-вторых, пока Форимар оставался королем, кортольская казна снабжала его средствами на занятия искусством, какие он навряд ли получит, сложив с себя корону.
Форимару не хотелось открыто обвинять Фузонио, посему он изобрел способ избавиться от брата. Он назначил Фузонио адмиралом и во главе флотилии услал к Салиморовым островам, про которые никто толком не знал, есть они или нет, чтоб, дескать, исследовать Восточный океан. Фузонио — большой охотник до приключений — без возражений отправился в плавание, а Форимар снова занялся любимым искусством.
Однако мало-помалу брошенные в запальчивости слова о любви к богине Астис стали овладевать Форимаром. Он только о богине и помышлял. Не одну бессонную ночь провел король в храме Астис, моля богиню явиться ему. Но все было тщетно.
В безумной попытке завлечь Астис Форимар учредил конкурс: скульпторам предлагалось изваять такую статую богини, которая своей невыразимой прелестью заставит ее отбросить сомнения и пасть в объятия смертного. От наград, кои обещал Форимар, казначей пришел в ужас, но Фузонио находился в отлучке, а больше никто не мог короля отговорить. Мало того, что он назначил огромную премию за первое место, он еще обещал наградить всех остальных скульпторов — и победителей, и побежденных.
Само собой, на конкурс валом повалили те, кто отродясь стило в руках не держал; ну и странные же поделки они представили! Один конкурсант, к примеру, принес бревно с необтесанной корой и утверждал, будто духи ему открыли, что бревно, дескать, символизирует внутреннюю сущность богини. Другой приволок обыкновенный булыжник, а третий — кучу спаянных железок.
Такое вывело из себя даже Форимара, который решил, что над ним потешаются. Самозванных скульпторов плетьми прогнали из города, а их творения побросали в море. Примерно так же король обошелся со скульптором, который с поразительным реализмом изобразил богиню, оплодотворяемую богом войны Гериксом. Всему, как сказал Форимар, должен быть предел.
Однако и превосходных статуй, изваянных в бронзе, мраморе и глине, набралось предостаточно. Чуть ли не все скульптуры по давней традиции новарского искусства изображали богиню в облике прекрасной обнаженной женщины. В назначенный срок Форимар присудил главную премию знаменитому Лукисто с Цолона; остальным конкурсантам достались премии поменьше. Все статуи — а их набралось несколько сотен — были установлены в храме Астис; храмовые жрецы, которым приходилось теперь петлять в этом скопище изваяний, с трудом могли выполнять священные обряды.
А надо вам доложить, что в то самое время, как Форимар царил в Кортолии, Оссария находилась под властью некоего Дюбри, жреца Селиндэ. Этот жрец специально занялся политикой, чтобы свергнуть династию тиранов, которые вот уже целое столетие жестоко притесняли оссарийцев. Новый правитель называл себя Дюбри Безупречный, за то, дескать, что беспощадно искоренил в себе грех и похоть.
Дюбри, по правде говоря, сделал для Оссарии много хорошего. Но он, как казалось многим, слишком строго осуждал мелкие человеческие слабости, которые не в меру ретивые богословы почитают за грех. Да не усмотрит Ваше Святейшество в моих речах нелицеприятного намека на тарксийские порядки; я лишь пересказываю, как было дело.
Дальше — больше; этому Дюбри мало стало того, что он провел в Оссарии «чистку», то бишь силой искоренил пьянство, азартные игры, блуд и прочие греховные проявления. Боги, заявил Дюбри, возложили
