она ухаживает за «постоянными», пытаясь время от времени обрадовать отца Константина игрой в домино и восхитить его великолепным «дубль-восемь»… Ты же, как только устроишься, напишешь мне большое письмо, в котором не упустишь ни одной подробности, опишешь час за часом. Таким образом, занимаясь стариками, я смогу сказать себе: «В этот момент Аньес готовит завтрак. Затем она идет за покупками…» Возможно, даже я смогу сказать себе однажды: «Она, наверное, читает молитву своему ребенку». Не думаешь ли ты, что этот двойной обмен мыслями, для которого расстояние ничто, будет для нас самым лучшим способом постоянного контакта? Твои заботы станут моими, мои молитвы станут твоими. Мы останемся близнецами. Пойдем в больницу.
Устроившись в большом кресле в гостиной, месье Боб испытывал некоторое волнение, несмотря на внешнее спокойствие. С самого утра он спрашивал себя, должен ли он позволить Аньес прийти на условленную встречу первой, тогда как он придет с небольшим опозданием, что было для него несвойственно. Затем он подумал, что такую большую сумму, которую он потребовал, будет найти не просто, в любом случае, никому не хотелось бы с ней безропотно расстаться. Как же будет действовать в данном случае американец? Вояка, морячок, наверное понимает что-то в бизнесе, так как он выкладывает деньги. Но способен ли он применить силу, полагая, что одних лишь угроз будет недостаточно?
Месье Боб не очень в это верил. Он считал, что американец побоится скандала. А Аньес будет скрывать до последнего, что она всего-навсего уличная девка. Тем не менее, он не исключил возможности появления Джеймса. Он представил его, входящего с Аньес: правая рука в кармане куртки, сжимающая рукоятку револьвера, левая – об руку его повергнутой в трепет невесты. Боб подумывал прийти с приятелями, но тогда нужно будет отдать каждому кругленькую сумму, и к тому же Боб любил все делать сам.
Все хорошо взвесив, он решил, что ему нечего бояться скандала. Но все же, если он и разразится, лучше быть на месте первым: так не рискуешь попасть в ловушку. И будет достаточно времени, чтобы подготовиться и быть начеку…
Таким образом, за час до назначенного времени Боб устроился в своем любимом кресле с заряженным пистолетом в кармане. Он сел так, чтобы видеть входящих и в случае неожиданного нападения разрядить в незваных гостей пистолет. Если даже дело дойдет до суда, то он ничем не рискует, действуя в пределах самозащиты.
Этот час ожидания показался очень долгим для месье Боба, привыкшего видеть своих женщин, да и всех остальных, подчиняющимися его желаниям. Поэтому он ощущал досаду, которая, вместе с легким беспокойством, вызывала в нем чувство злости.
Он выпил подряд два стакана виски. Это напомнило ему тот вечер, когда погибла Сюзанн: разве они не пили вместе, чтобы она умерла, ничего не почувствовав? Сегодня ситуация была совсем другой. Он собирался освободить Аньес другим способом. В то же время ему самому хотелось побыстрее избавиться от нее, так как ему достаточно надоела эта кокетка, которая была недостаточно умна, чтобы продолжать любить своего «покровителя».
Без десяти три. Боб налил себе последнюю рюмку. Сегодня вечером в казино, какой разгул! Весь зал, все казино соберется вокруг него!..
Без пяти три. Боб погасил сигару. Пистолет рядом. Нервы Боба – как натянутая струна.
Часы пробили три. Повернулся ключ в замке, и дверь тихо отворилась. Вошла сестра Элизабет без робости, но и без дерзости, смиренная, но спокойная и уверенная в себе, как будто она собиралась просить для обездоленных. Она окинула беглым безразличным взглядом элегантную обстановку, но ничто не задержало ее внимания. Наконец она увидела мужчину, застывшего в ожидании, которого сразу не заметила. Она смотрела на него ясными глазами, неподвижная и спокойная, со сложенными на груди руками.
Боб вытаращил глаза, стараясь понять… Монахиня, здесь? И эта монахиня… Аньес? Не американец, не полиция: монахиня! И эта монахиня… да, точно, она – эта шлюха Аньес!
Гнев вернул ему рассудок и дар речи.
– Что это такое? – прорычал он. – Что это за маскарад?
– Это не маскарад, – спокойно ответила Элизабет. Он хотел подойти поближе, но был словно парализован одеждой, которую видел перед собой. Затем он спросил дрожащим голосом:
– Ты сошла с ума?
– Я в здравом уме, как никогда.
– По какому праву ты так вырядилась?
– Отныне я не буду ничего носить, кроме этого платья!
– Ты задумала издеваться надо мной!
– Неужели у меня такой вид? Я отреклась от мирской жизни, и мирские заботы больше меня не трогают.
Подлинная или мнимая, эта монахиня произвела впечатление на месье Боба. От нее исходила какая-то чистота, обескураживающая сутенера. Конечно, это была Аньес, но как она была непохожа на ту Аньес, которую он оставил двадцать четыре часа назад. Была ли это белизна чепчика, которая делала кожу лица более тонкой и прозрачной?
Боб почувствовал что-то вроде страха, иногда охватывающего богохульников перед чем-то святым и чистым. Но он мгновенно отреагировал:
– Послушай, Аньес, хватит! Снимай этот монастырский хлам – ты смешна!
– Это одежда служанки приюта, которую она надевает, становясь невестой Христа.
– Так ты больше не выходишь замуж за американца, ты выходишь замуж за Христа?
– Да, – ответила она с победной улыбкой.
– За Христа? А почему не за Господа Бога, раз уж так?
– Я всецело принадлежу Богу. И вы ничего не можете мне сделать! Эту одежду носят все сестры нашей общины.
– А их много, тебе подобных сестер?
