По возвращении с послеобеденной прогулки по палубе госпожа Вотье с удивлением обнаружила, что мужа в каюте нет. Подождав немного, она отправилась искать его по всему теплоходу и, не найдя, поделилась тревогой с судовым комиссаром Бертеном.
На теплоходе тотчас начались поиски. Проходя мимо каюты Джона Белла, стюард, обслуживающий каюты, обнаружил, что дверь в нее приоткрыта. Анри Тераль — так зовут стюарда — не без труда открыл дверь, и его глазам предстало жуткое зрелище: молодой американец стоял на коленях, ухватившись за дверную ручку. Он был мертв. Из перерезанного горла на пижаму лилась кровь. В крови был и ковер… Здесь же на койке сидел Жак Вотье. Казалось, он в состоянии прострации: недвижимый, с бесстрастным лицом. Незрячие, лишенные всякого выражения глаза он уставил на собственные руки, обагренные кровью… Стюард тотчас известил комиссара Бертена, который не мешкая бросился в каюту, где произошло убийство. Жак Вотье не оказал ни малейшего сопротивления. Он покорно дал себя арестовать и препроводить в судовой карцер. Его обезумевшая от горя супруга по просьбе капитана „Де Грасса“ согласилась быть переводчицей на первом допросе: ведь никто другой на борту теплохода не владел способами общения с ее слепоглухонемым мужем.
Жак Вотье заявил, что не намерен давать никаких объяснений по поводу убийства. Он утверждал лишь, что оно вполне мотивировано, и безоговорочно признал себя виновным. Несмотря на мольбы жены, он в дальнейшем ни на йоту не отступил от занятой им позиции.
Мотив преступления тем более загадочен, что госпожа Вотье заявила: ни она, ни ее муж никогда не имели ни малейшего контакта с убитым. Они его совсем не знали. Судовой врач „Де Грасса“, обследовав преступника, пришел к заключению, что психически Жак Вотье совершенно нормален.
Как только „Де Грасс“ войдет в гаврский порт, убийца будет передан в руки уголовной полиции».
Та же газета, но уже от 12 мая, знакомила читателей с подробностями этой операции:
«Сразу же по прибытии „Де Грасса“ в Гавр старший инспектор Мервель в присутствии переводчика с языка слепоглухонемых и судебно-медицинского эксперта вновь допросил Жака Вотье. Убийца Джона Белла почти слово в слово повторил через переводчика ответ, данный им сразу после преступления. Перед заключением под стражу странный преступник будет подвергнут углубленному медицинскому обследованию, которое должно определить, с кем мы имеем дело: с психически нормальным человеком или же с несчастным, внезапно обезумевшим от сознания своей неполноценности».
Не сделав по обыкновению ни одной пометки, Виктор Дельо поспешно покинул читальный зал Национальной библиотеки и снова сел в автобус, на сей раз направляясь в Латинский квартал. Во время поездки адвокат окончательно решил для себя, что под уродливой личиной Вотье скрывается душа, никак не соответствующая его внешности. Во всяком случае, налицо железная воля на службе у редкого интеллекта — своеобразного и почти непостижимого для обычного человека. Интеллекта, способного ввести в заблуждение любого — точнее, любого, кто воображает себя более проницательным только потому, что способен видеть, слышать и говорить…
Выходя из автобуса на углу улиц Гей-Люссака и Сен-Жак, Виктор Дельо мысленно заключил, что защищать такого клиента и в самом деле будет нелегко.
Он остановился перед порталом дома номер 254 по улице Сен-Жак, где красовалась внушительных размеров надпись: «Национальный институт глухонемых».
Виктора Дельо принял директор института. Кратко изложив ему причину своего визита, адвокат спросил:
— Скажите, среди ваших воспитанников нет слепоглухонемых?
— Нет, мэтр. Здесь у нас только глухонемые. На обучении слепых специализируется Институт Валантена Айюи. И это естественно, поскольку наши методы диаметрально противоположны: для наших подопечных главным подспорьем является зрение, в то время как для слепых это слух и речь.
— А как же быть с теми, кто рождается без зрения и слуха?
— Единственный метод обучения, который им доступен, — комбинированное использование трех оставшихся чувств: осязания, вкуса и обоняния.
— Удается добиться успеха?
— А как же. Некоторые слепоглухонемые от рождения достигают такого уровня образованности и культуры, какому могли бы позавидовать многие.
— И где же совершают подобные чудеса?
— В мире есть всего пять или шесть специализированных заведений такого рода. Во Франции — Институт святого Иосифа в Санаке, в департаменте Верхняя Вьенна, где братья ордена святого Гавриила терпением и настойчивостью добиваются поразительных результатов… Очень рекомендую там побывать. Тем более что ваш подопечный, Жак Вотье, выпущен из стен именно этого заведения, где он был, если не ошибаюсь, одним из самых выдающихся учеников.
— Не могли бы вы кратко обрисовать основные положения их методики обучения?
— Охотно… Мне не раз доводилось бывать в Санаке и встречаться там с замечательным человеком — господином Роделеком. Именно он довел эту методику до совершенства. Если бы он не принадлежал к святому ордену, правительство давно бы уже наградило его орденом Почетного легиона… Итак, Ивон Роделек считает, что слепоглухонемому от рождения ребенку прежде всего следует дать понятие символа, чтобы он мог ухватить связь между осязаемым предметом и мимическим символом, его обозначающим. Для этого используются весьма хитроумные методы, с которыми вы познакомитесь в Санаке.
— Если я вас правильно понял, — спросил адвокат, — ребенку начинают давать представление об окружающем мире с помощью мимики, ведущей его от известного к еще неведомому?
— Именно так. Только после этого его можно начинать учить дактилологической азбуке. Причем он не сможет получить понятие о буквах, не освоив предварительно двадцати шести положений пальцев — единственно благодаря послушанию, доверию к своему наставнику и, конечно, огромной подсознательной тяге к новым знаниям. Мало-помалу он научится обозначать предмет двумя способами: мимическим знаком и посредством дактилоазбуки.
— Таким образом, если я учитель и хочу дать своему необычному ученику понятие книги, я должен вложить ему в руки томик и довести до его сознания, что он может обозначать книгу либо с помощью мимического символа, либо воспроизводя пальцами пять букв: к-н-и-г-а?
— Вы верно уловили суть, дорогой мэтр. Комбинация из пяти букв очень скоро будет восприниматься учеником как некий образ, благодаря чему он поймет эквивалентность обоих обозначений: целостного, или синтезированного, и расчлененного, или аналитического. Повторение этого урока с различными предметами повседневного обихода закрепляет в его сознании оба способа выражения.
— Все это прекрасно, но как все-таки ребенка учат разговаривать?
— Учитель воспроизводит каждую дактилобукву на руке ученика. Одновременно он произносит соответствующий звук и дает ребенку ощупать, как расположен при этом язык, зубы и губы, а также осязать колебания груди, горла и дрожание крыльев носа — до тех пор, пока ученик наконец сам не сумеет воспроизвести этот «звук». Грудь учителя становится для слепоглухонемого своеобразным камертоном, с которым он сверяется, чтобы придать своим «звукам» надлежащую окраску… Будьте любезны, дорогой мэтр, произнесите согласный звук, неважно какой.
— Б, — произнес Виктор Дельо.
— Вам не приходилось задумываться над тем, какую сложную работу вы проделываете, чтобы выговорить этот, казалось бы, простейший звук? Все операции производятся механически, без всякого усилия, благодаря многолетней привычке, выработанной с самого раннего детства. Чтобы получилось это незатейливое «б», язык должен свободно и мягко лечь на основание ротовой полости, губы должны быть чуть поджаты, уголки губ слегка раздвинуты, дыхание — приостановлено. При таком положении органов речи мы, приоткрывая губы, резко выталкиваем изо рта порцию находящегося там воздуха: тот взрывной звук, что получается при этом, и есть звук «б»…
— Боже мой, — воскликнул адвокат с улыбкой, — признаться, я никогда ни о чем подобном не думал, и это хорошо: ведь если каждый раз задумываться над тем, как произнести тот или иной звук, я и рта не открою!
— Юному ученику, — продолжал директор, — приходится детально знакомиться с механизмом
