господином, разговаривавшим в ложе рядом с нею, она почувствовала тоже величайшую нежность к этому старичку с глуповатым видом, которому она прежде не дозволила бы подать себе руки, чтобы свести себя с лестницы.
Господин Митоне не в одно прекрасное утро был очень удивлен, получив от госпожи де Фиервиль весьма любезную записку, в которой она приглашала его к себе обедать на завтра. Господин Митоне, который никогда не знал, как ему убить день, поспешил явиться в назначенный час к госпоже де Фиервиль, которая приняла его, так же как и супругов Шалюпо, то есть с распростертыми объятьями. Она имела терпение слушать на протяжении всего обеда рассказ господина Митоне, как он приручает карпов и маленьких красных рыбок; ей было до смерти скучно, но чего бы она ни сделала, чтобы достигнуть цели; эта дама была на все способна.
Взяв слово со своего посетителя приходить к ней по четвергам, госпожа де Фиервиль между прочим спросила:
– Кажется, тогда в театре я видела, что вы раскланивались с одним господином… господином Фромоном, если не ошибаюсь?
– Господином Фромоном? Очень может быть… я знаю одного Фромона.
– Он мне показался весьма любезным человеком… он разговаривал так умно, так забавно.
– Вы думаете?
– Разве вы его не знаете?
– Напротив…
– И вы не находите его любезным?
– Он очень приятный… такой веселый… он гуляка… он получил наследство от своего дяди.
– Вы мне это говорили… на наших вечерах… знаете, умные люди редки.
– Это правда… это говорят во многих домах, где я бываю.
– Я бы очень желала видеть у себя этого господина Фромона… он мне понравился с первого взгляда… бывают такие личности, которые сразу оказывают на нас приятное впечатление… Не правда ли, господин Митоне?
– Точно так… то есть… я не знаю…
– Послушайте, мой милейший господин Митоне, мы с вами старые знакомые… старые друзья, поэтому скажу вам прямо: приводите ко мне как-нибудь вечером этого господина, согласны?
– С большим удовольствием, сударыня… но позвольте… захочет ли этот господин прийти к вам?
– Мне кажется, господин Митоне, что я ношу такое уважаемое имя, занимаю такое положение в обществе, что… господин Фромон может быть только польщен моим приглашением…
– Я это и хотел сказать… я неверно выразился… он, вероятно, будет очень рад бывать у вас…
– Повторяю вам, что нынешней зимою я хочу немного оживить мои вечера… у меня будет несколько балов… и концертов…
– Балов… мне надо выучиться танцевать…
– Вы нисколько не обязаны это делать… в особенности, если вы будете приводить ко мне на вечера молодых людей.
– Ничего… я все же выучу несколько фигур, вдруг придется быть четвертым в кадрили.
Господин Митоне ушел от госпожи де Фиервиль, спрашивая себя, не покорил ли он сердце этой дамы, а тетка Леона после его ухода думала:
«Надо иметь терпение, чтобы выносить присутствие этого господина… но еще немного времени… и я достигну цели. А, господин Дюмарсель, вы тоже находите прелестной эту женщину! Одной причиной более, чтобы я ее ненавидела».
С тех пор как Вишенка жила в Париже, Сабреташ через каждые два дня бывал у нее, но он редко оставался обедать: в прекрасных гостиных парижского дома ему было как-то неловко, не так привольно, как в «Больших дубах». Ему нужно было только взглянуть на свою любимицу, пожать ей руку, и он возвращался к себе довольный, унося счастье на целый день. Это чувство порой разделял с ним и Петард, который всегда, когда приходил к нему, спрашивал о госпоже Агате-Вишенке.
Молодая женщина, как только их посетил Сабреташ, уведомила его о перемене, происшедшей в госпоже де Фиервиль по отношению к ней. Рассказывая об этом своему прежнему покровителю, Вишенка думала, что и он будет радоваться так же, как и она, но, к ее удивлению, он нахмурил брови и с подозрительным видом покачал головой.
– Как, друг мой! – вскричала Вишенка. – Разве вы не находите, что это большое счастье для меня – госпожа де Фиервиль обращается со мной как с племянницей?
– Дитя мое, если бы она была с вами дружелюбна с первого раза, как вас увидела, я бы сказал: «Хорошо, малютка ей нравится, и действительно должна была ей понравиться». Но когда я вижу, что эта женщина, смотревшая на вас в деревне совою и злившаяся, что не находит места, где бы укусить вас, и вдруг эта делается любезной, приветливой, просит вас бывать у нее, то я говорю себе: «Это неестественно… кошка спрятала когти, чтобы потом больнее царапать».
– Вы точно Леон, не хотите верить в искренность нашей тетушки!
– Потому что он хорошо ее знает… знает, что она способна на все.
– Так я должна, по-вашему, отвечать холодностью на приветливость этой дамы?
– Нет, я не говорю… но остерегайтесь ее, малютка, остерегайтесь.
– Это ужасно – быть вечно настороже. Я, у которой никогда не было матери, чтобы ласкать ее и заботиться… и вы не хотите, чтобы я нашла себе друга в родственнице моего мужа?
– Я не говорю, что не хочу этого, но помню, как там, в «Больших дубах», эта милая тетушка награждала вас злобными и колкими словами.
– Но знаете, друг мой, господин Дюмарсель бывает у госпожи де Фиервиль; я, верно, увижусь с ним там, чему я очень рада. Он был так добр… так любезен со мной в Нейли, неужели я не должна верить и в его дружбу?
– О! Господин Дюмарсель… совсем не такой… это достойнейший человек… я ему всем обязан… вашим здоровьем, моим благосостоянием… Если он бывает у вашей тетки… то будет равновесие… Впрочем, муж ваш с вами… он тоже славный человек… будет охранять свою жену. Но, несмотря на все это… Остерегайтесь, остерегайтесь.
После ухода Сабреташа Вишенка, не понимавшая, за что могла ненавидеть ее госпожа де Фиервиль, спрашивала себя, с какой целью эта дама стала бы приглашать ее к себе, если бы она по-прежнему была настроена против.
В следующий четверг госпожа де Фиервиль собрала у себя довольно большое общество. У нее были супруги Шалюпо и старый Митоне, который привел с собой господина Фромона.
Прежний коммивояжер, разбогатев, хотел усвоить манеры хорошего общества, но, чтобы достигнуть этого, все усилия его были тщетны, от этого господина так и несло табаком. Он приправлял свой разговор чрезвычайно вольными выражениями и разваливался на диване. Наконец, он вел беседу всегда весьма громко, выражался обо всем резко и не понимал, как можно играть во что-нибудь, кроме ланскене[3].
Госпожа де Фиервиль выносила все это терпеливо и делала вид, что находит этого господина очень любезным. Она даже сыграла с ним партию в ланскене, чтобы доставить ему удовольствие. Но время от времени глаза ее устремлялись на двери гостиной, и, видя, что уже поздно, а Леон и его жена все еще не появились, досада и неудовольствие выражались на ее лице.
Часов в одиннадцать Фромон, выиграв у всех, ушел со старым Митоне, которому он попенял:
– Куда это вы меня привели, старый шут? У вашей госпожи тоска смертная… тут все так чинно и важно, что можно одуреть… к тому же люди эти не осмеливаются рисковать и десятью франками, играя в ланскене… Фи! Какие скупцы! С меня довольно вашей госпожи де Фиервиль… никогда больше к ней не пойду… Выдохшийся пунш!
– Вы меня удивляете, господин Фромон, вечера госпожи де Фиервиль очень славятся… у нее бывает только самое избранное общество.
– Я не видел ни одной хорошенькой женщины… а те, которые были немного получше, жеманились так, что не было никакой возможности к ним подойди. К тому же, повторяю вам, в этом доме ужасно скучно. Они играют в вист… как это весело! Они поднимают глаза к небу и смотрят в потолок, прежде нежели пойдут с
