совещательными собраниями, предоставила республике магистратов. Кроме того, эта религия, согласно древнему обычаю (more majorum – по обычаю предков), была родовым наследием патрициев, только они знали и могли совершать религиозные обряды, и, наконец, что боги не примут жертвоприношений от плебеев. Наконец, предложение избирать консулов из плебеев равносильно желанию уничтожить религию города. С этого времени культ будет осквернен, и город не будет жить в мире со своими богами[172].
Патриции использовали все свое влияние и ловкость, чтобы не позволить плебеям занять должности магистратов. Они защищали одновременно свою религию и свою власть. Как только они поняли, что плебеи все-таки могут занять должности консулов, они отделили от нее самую главную религиозную обязанность консула, состоявшую в совершении обряда очищения граждан; так появилась должность цензора. Когда патриции поняли, что больше не могут сопротивляться домогательствам плебеев, они заменили консулов военными трибунами. Плебеи проявили невиданное терпение; они тридцать пять лет ждали исполнения своего желания. Очевидно, они с меньшим пылом добивались высших государственных должностей, чем продемонстрировали в борьбе за трибунат и свод законов.
Но если плебеи не испытывали особого интереса к этим вопросам, то плебейская аристократия была весьма честолюбива. Тит Ливий сохранил для нас историю, относящуюся к этому периоду. «У Марка Фабия Амбуста, мужа влиятельного как в своем кругу, так и в простом народе, ценившем его за то, что он не презирал плебеев, были две дочери, старшая замужем за Сервием Сульпицием, младшая – за Гаем Лицинием Столоном, человеком хотя и знаменитым, но из плебеев. И уже то, что Фабий не гнушался такого родства, снискало ему расположение простого народа. Случилось как-то, что сестры Фабии сидели в доме Сервия Сульпиция, в то время военного трибуна, и, как обычно, проводили время в разговорах, когда Сульпиций возвратился с форума домой и его ликтор, согласно обычаю, постучал фасками[173] в дверь. Непривычная к этому, младшая Фабия испугалась, насмешив старшую, которая удивилась, что сестра не знает такого обычая. Этот-то смех и уколол женскую душу, податливую для мелочей. Толпа поспешающих следом и спрашивающих, «не угодно ли», показала ей счастье сестрина брака и заставила стыдиться собственной доли, ибо ложному нашему тщеславию претит малейшее превосходство даже в ближних. Когда она, только что уязвленная в самое сердце, расстроенная, попалась на глаза отцу и тот стал расспрашивать: «Здорова ли?» – она хотела скрыть причину печали, не слишком согласную с сестринским долгом и почтением к мужу. Но отец ласковыми расспросами добился, чтобы она призналась: причина ее печали в том, что соединена она с неровней и отдана замуж в дом, куда не войдут ни почет, ни угождение. Утешая дочь, Амбуст приказал ей быть веселее: скоро и она в своем доме увидит такие же почести, какие видит у сестры. Тут он начал совещаться с зятем при участии Луция Секстия, юноши решительного, которому для исполнения надежд недоставало одного – быть патрицианского рода. Повод для задуманных новшеств был очевиден – огромное бремя долгов: только поставив своих людей у кормила власти, плебеи могли бы надеяться облегчить это зло. К осуществлению этой мысли и надо готовиться; ведь плебеи, дерзая и действуя, уже стали на ту ступень, откуда – стоит только приналечь – они могут достичь самых вершин и сравняться с патрициями как в почестях, так и в доблестях. В настоящее время решили они стать народными трибунами, а с этой должности они сами откроют себе путь ко всем другим»[174].
На основании этой истории можно сделать два вывода. Во-первых, плебейская аристократия, живя вместе с патрициями, прониклась их честолюбием и стремилась к таким же почестям. Во-вторых, были патриции, которые поощряли и возбуждали честолюбие этой новой аристократии, связанной с ними самыми тесными узами.
По-видимому, Лициний и Секстий не рассчитывали, что плебеи станут усиленно добиваться для них консульских должностей, поэтому сочли необходимым предложить три закона. «Первый закон – о долгах: чтобы, вычтя из суммы долга то, что начислялось как проценты, остаток погашать равными долями три года. Второй – о земельном ограничении: чтобы никто не имел во владении сверх пятисот югеров поля; третий – чтобы не быть выборам военных трибунов и чтобы, по крайней мере, второй консул избирался из плебеев»[175].
Очевидно, первые два закона были предназначены для того, чтобы расположить к себе плебеев и заставить их активно поддержать и третий закон. Но плебеи проявили недюжинную проницательность. Они поддержали законы о долгах и распределении земли, не уделив внимания закону о консульстве. Лициний объяснил, что эти законы связаны между собой и должны быть или вместе приняты, или вместе отклонены. Плебеи, естественно, предпочли принять все законы, чем все потерять. Но того, что плебеи приняли законы, было недостаточно. В то время требовалось, чтобы сенат созвал большую комицию, а затем утвердил принятое комицией постановление. В течение десяти лет сенат отказывался удовлетворить их требование. В конце концов произошло событие, о котором Тит Ливий упоминает только вскользь: «Начался мятеж в городе, еще грознее войны»; похоже, плебеи взялись за оружие, и на улицах Рима разгорелась гражданская война. «Ожесточенная борьба вынудила диктатора и сенат принять требования народных трибунов. И вот, вопреки знати, проведены были консульские выборы, на которых Луций Секстий первым из плебеев был избран в консулы». С этого времени ежегодно одного из консулов избирали плебеи, и вскоре они добились и других государственных должностей. Плебей носил тогу с широкой пурпурной каймой, его сопровождали ликторы с фасциями.
Он вершил правосудие, был сенатором, управлял городом, командовал легионами.
Оставались еще жреческие должности, и казалось, что их уж точно нельзя отобрать у патрициев, поскольку право возносить молитвы и прикасаться к священным предметам было наследственным. Знание обрядов, как и боги, передавалось по наследству. Подобно тому как домашний культ был наследственным и в нем не мог принимать участие посторонний, так и городской культ принадлежал только тем семьям, которые образовали гражданскую общину. В ранний период истории Рима никому, конечно, не могло прийти в голову, что плебей мог быть верховным жрецом. Но со временем взгляды и представления подверглись изменению. Плебеи, устранив из религии наследственный характер, стали использовать ее в своих интересах. Они создали себе домашних ларов, алтари на перекрестках, очаги триб. Сначала патриции относились с презрением к этой пародии на их религию. Но с течением времени дело приняло серьезный оборот: плебеи пришли к убеждению, что даже в религиозном отношении они ничем не отличаются от патрициев.
Столкнулись два противоборствующих мнения. Патриции упорно настаивали на наследственном жреческом сане и наследственном праве поклоняться божеству. Плебеи, освободив религию и жречество от древнего закона наследственности, утверждали, что каждый человек имеет право произносить молитвы, а поскольку он является гражданином, то имеет право совершать обряды городского культа. Отсюда следует вывод, что плебей может быть жрецом.
Если бы жреческие функции были полностью отделены от управления и политики, плебеи, возможно, не стали бы с таким упорством их добиваться, но жречество, управление, политика – все это было неразрывно связано. Жрец был магистратом, понтифик – судьей, авгур мог распустить народное собрание. Плебеи не могли не понять, что без жречества у них не было реального гражданского и политического равенства, поэтому они требовали разделения жреческих функций между двумя классами, как это было сделано с консульскими должностями.
Трудно было в качестве возражения выдвигать религиозную неправоспособность плебеев, поскольку уже в течение шестидесяти лет плебейские консулы совершали жертвоприношения, плебейские цензоры – обряд очищения, плебеи-победители – священные обряды триумфа. В качестве магистратов они уже завладели определенными жреческими обязанностями, и трудно было спасти от них остальные. В среде патрициев пошатнулась вера в принцип религиозной наследственности. Тщетно некоторые патриции ссылались на древние правила и говорили: «Культ будет искажен и осквернен презренными людьми. Вы посягаете на самих богов. Берегитесь, как бы их гнев не обрушился на наш город». Но похоже, что эти аргументы не оказывали особого влияния на плебеев и даже на большинство патрициев не производили особого впечатления. Победу одержали плебеи, и было решено, что отныне половина жрецов и авгуров будет избираться из плебеев.
Это было последнее завоевание низшего класса; у него больше не осталась желаний. Патриции утратили даже свое религиозное превосходство. Теперь их ничто не отличало от плебеев; от патрициата осталось только воспоминание. Древний принцип, на котором была основана римская гражданская община,
