все ученики всегда остаются равны и не ведают, что такое та иерархия талантов, способностей к более быстрому или более медленному развитию, усердия или лени, которая у нас помогает отделить — быть может, даже чересчур резко, — одного ученика от другого» (Notes. Р. 91–92).
208
«Гофолия», трагедия Расина, была впервые представлена в 1691 г., «Мизантроп», комедия Мольера, — в 1666 г.
209
Теофилаптропы — представители религиозно-философского течения деистской ориентации, возникшего около 1796 г., плод одной из многочисленных попыток обновления католицизма. Директория предоставила теофилантропам пустовавшие парижские храмы, где они устраивали богослужения, внешним аскетизмом похожие на протестантские. Успеха среди парижан теофилантропия не имела и к началу XIX века оказалась забыта.
210
По старому стилю 3 августа.
211
По-видимому, Кюстин побывал в усадьбе, расположенной в Сокольниках.
212
Это противопоставление русского императора народу особенно задело Николая I; по словам Вигеля, «Государь с поразительным самообладанием снес брань и хулу, касавшуюся его особы, и лишь заметил, что маркиз немного нескромен… Но когда дело дошло до глав, где автор нападает на национальный характер русских, которых изображает хитрыми и лживыми, соглядатаями и ворами, брови его нахмурились, гнев вспыхнул в его сердце, и очень скоро, не в силах сдержать негодования, он воскликнул, швырнув книгу на стол: «Подлец! И добро бы он нападал на одного меня!» (Wiegel. P. XI). В записке министра просвещения Уварова, намечающей основные пути, по которым следует опровергать Кюстина, подчеркивалось, что самое опасное в его книге не «множество лживых или смешных анекдотов, не множество выдуманных единичных фактов», но «заветная мысль автора, которую можно сформулировать таким образом: отношения императора к стране — и страны к императору — такого свойства, что оскорбляют все законы божеские и человеческие», задача же, стоящая перед грядущим критиком Кюстина, — «показать, согласно какому закону взаимосохранения император находит опору в национальном чувстве, а национальное чувство, в свой черед, находит воплощение в Императоре» (цит. по: Мильчина В. ?., Осповат А. Л. Петербургский кабинет против маркиза де Кюстина // Новое литературное обозрение. 1995. № 13. С. 274–275). Ту же тему продолжил и Греч, противопоставивший французам, которые видят в своем короле лишь докучливого опекуна, русских, для которых император — отец, царь-батюшка (Gretch. Р. 39). Мысль о том, что «государь, так сказать, сроднился со своим государством» и что «никакая черта царствования нынешнего государя не приобрела ему столько любви, столько похвал, столько всеобщего одобрения, как постоянное стремление его с самого первого дня царствования своего к возвеличению всего русского и к покровительству всему отечественному» (ГАРФ. Ф. 109. Оп. 223. № 2. Л. 6, 3 — 3об.), постоянно подчеркивалась в отчетах III Отделения как своего рода идеологическая доминанта царствования Николая I.
213
Несмотря на скептическое отношение к современной ему Франции, Кюстин все-таки был убежден, что «в одном лишь Париже случаются еще порой те собрания, по которым можно составить себе представление о радостях и прелестях жизни старинного французского общества» (Ethel. Т. 2. Р. 85). Представителям других европейских наций Кюстин в этой причастности к традициям «хорошего общества» отказывал. О немцах он писал 15 августа 1816 г. Рахели Варнгаген: «В Германии я учусь ценить достоинства того, что именуется светом и против чего я неустанно бунтовал во Франции. Есть масса вещей, которые здешние дворяне усваивают только с помощью умственного усилия, по прошествии долгого времени и благодаря нажитой опытности, тогда как во Франции любой глупец из хорошего общества знает их просто потому, что в этом обществе рожден» (Lettres а Varnhagen. P. 39). Об англичанах Кюстин сообщал походя в романе «Этель»; «Возможно ли поверить <…> что самые знатные английские вельможи сохранили привычку после обеда, когда женщины уже перейдут в соседнюю гостиную, вставать из-за стола — того самого стола, к какому они относятся с благоговейным почтением… — и для чего же? для того чтобы в той же самой комнате, иной раз за занавеской или за ширмой, а иной раз и просто в углу удовлетворить на глазах у всех сотрапезников нужду, сделавшуюся более чем настоятельной по причине употребления вина и прочих крепких напитков» (Ethel. Т. 1. Р. 59–60; к этому пассажу сделано примечание: «Истинное происшествие. Автор сам был его свидетелем в 1836 году на обеде у герцога *** и графа ***»). На этом фоне особенно лестно выглядят следующие ниже похвалы просвещенным русским.
214
Шекспир. Отелло, д. 5, явл. 2.
215
Кюстин противопоставляет моралистический роман Сэмюэля Ричардсона (1689–1761) «Кларисса» (1747–1748) «неистовым» французским романам 1820-х — 1830-х гг., таким, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1829) Ж. Жанена или «Парижские тайны» (1842) Эжена Сю, о которых автор «России в 1839 году» возмущенно писал Варнгагену 24 декабря 1842 г.: «В какой ужасной словесности мы утопаем. «Парижские тайны» соперничают с докладами полицейского префекта. Успех этой книги, автор которой замечателен своим талантом, цинизмом и умением придумывать интригу, отбивает у меня охоту писать» (Lettres а Varnhagen. P. 438–439).
