Думаю, другие мои братья все знали с самого начала, но молчали, не желая нарушить свой идиотский мужской «кодекс чести». Младшая сестричка тогда только родилась и еще совсем ничего не понимала. Папа, когда узнал, исколошматил брата до синяков, но от этого, пожалуй, стало только хуже.
Он не перестал меня лапать, а если не приходил ко мне в спальню, так поглядывал на меня искоса, словно подначивал: «А ну попробуй что-нибудь сделать». Мать и младшие братья замолкали, когда я входила в комнату, и разглядывали меня, как мерзкую букашку. Мать только тогда и заговаривала со мной, когда ей что-нибудь было от меня надо, а в таких случаях просто отдавала приказ. Если я не бросалась со всех ног его исполнять, получала порку.
Думаю, папа сначала хотел как-то помочь мне, но в конечном счете оказался не лучше матери. Я по глазам видела, что и он винит во всем меня. Он держался на расстоянии, никогда не подпускал меня к себе, не давал почувствовать, что я нормальная.
Это он заставил меня пойти к психиатру. Мне пришлось пойти и сидеть у него в кабинете, совсем одной – маленькая девочка в большом кожаном кресле. Психиатр склонялся ко мне через стол: сплошные улыбочки и липкое понимание – и старался меня разговорить, но я ничего ему не сказала. Я ему не верила. Я уже научилась не верить мужчинам. И женщинам тоже не верила – спасибо матери. Та послала меня на исповедь, как будто тот же Бог, который позволял брату насиловать меня, теперь должен был все уладить, стоило только признаться, что это я его первая соблазнила.
Разве ребенку можно так жить?
Простите меня, Отец, я согрешила. Я позволила брату…
Джилли отложила портрет, когда ее гостья зашевелилась. Она свесила ноги с подоконника, так что пятки постукивали по стене, а носки чуть касались пола, и смахнула со лба непокорную прядь волос, оставив на виске угольную полоску.
Маленькая, тоненькая, с личиком феи и шапкой курчавых черных волос, она выглядела не многим старше лежащей на кровати девочки. Джинсы и мягкие тапочки, темная футболка и просторный оранжевый халат только добавляли ей молодости и хрупкости. Но ей было далеко за тридцать, детство осталось позади: она годилась Энни в матери.
– Что вы делаете? – спросила Энни, сев на кровати и закутавшись в простыню.
– Набросала твой портрет, пока ты спала. Надеюсь, ты не против?
– Можно посмотреть?
Джилли передала ей листок и смотрела, как Энни разглядывает набросок. У нее за спиной к черно- белому бродяге присоединились еще двое. Один – старый разбойник с рваным ухом и ребрами, торчащими даже через свалявшуюся шерсть. Другой принадлежал соседу снизу: этот совершал свой утренний обход.
– Я у вас получилась лучше, чем на самом деле, – сказала наконец Энни.
Джилли покачала головой:
– Я рисовала то, что было.
– Ну да!
Джилли не стала тратить слов на возражения. Разговорам о самооценке конца не будет.
– Вы этим на жизнь зарабатываете? – спросила Энни.
– В основном. Еще прирабатываю официанткой.
– Все лучше, чем шлюхой, да?
Она вызывающе взглянула на Джилли, ожидая реакции.
Джилли просто пожала плечами.
– Расскажи, – сказала она.
Энни долго молчала, с непонятным выражением разглядывая свой портрет, а потом снова подняла взгляд на Джилли.
– Я про вас слышала, – сказала она, – на улице. Похоже, вас все знают. Говорят… – Голос у нее сорвался.
Джилли улыбнулась:
– Что говорят?
– Ну, всякое. – Она передернула плечами. – Да вы знаете. Что вы тоже когда-то бродяжничали, что вы вроде комитета социальной помощи, состоящего из одного человека, только нотаций не читаете. И что вы… – Она замялась, на мгновение отвела взгляд. – Знаете, колдунья.
Джилли рассмеялась:
– Колдунья?
Это для нее была новость.
Энни махнула рукой в сторону стены напротив окна. К ней был прислонен неровный ряд холстов. Выше, как попало, рама к раме, ради экономии места, были развешаны другие. Незаконченная серия «Городские существа» – реалистичные городские сценки и персонажи, среди которых мелькали странные маленькие пришельцы из страны, никогда не существовавшей. Домовые и эльфы, феи и гоблины.
– Говорят, вы верите, что все это на самом деле есть, – добавила Энни.
– А ты как думаешь?
Взгляд Энни выражал: «отвяжись», но Джилли только улыбнулась.
