– Как насчет завтрака? – предложила она, чтобы сменить тему.
– Слушайте, – заговорила Энни, – спасибо вам большое, что приютили меня и накормили, только я не хочу вас обьедать.
– Один завтрак меня не разорит.
Джилли старалась не показать, что видит, как гордость борется в Энни с заботой о малыше.
– Ну, если вам точно не трудно… – запинаясь проговорила она.
– Было бы трудно, я бы не предлагала, – заверила ее Джилли.
Она спрыгнула с подоконника и прошла в отгороженный кухонный утолок. Сама она редко завтракала, но двадцать минут спустя обе сидели за столом, на котором стояли яичница с ветчиной, тосты, кофе для Джилли и травный чай для Энни.
– У тебя на сегодня какие планы? – спросила Джилли, когда они позавтракали.
– А что? – Энни немедленно насторожилась.
– Думала, может, ты согласишься зайти к одной моей подружке.
– Она социальный работник, да?
Таким тоном говорят о тараканах и крысах. Джилли покачала головой:
– Скорее адвокат-консультант. Ее зовут Анжела Марсо. Контора у нее на Грассо. Она работает сама по себе, никаких связей с полицией.
– Я о ней слыхала. Ангел с Грассо-стрит.
– Если не хочешь, не ходи, – сказала Джилли, – но она наверняка будет рада с тобой познакомиться.
– Как же, как же!
Джилли пожала плечами. Но когда она принялась убирать со стола, Энни ее остановила:
– Пожалуйста, позвольте мне.
Джилли подобрала набросок и уселась на подоконник, оставив Энни убирать и мыть посуду. Она как раз добавляла последние штрихи к начатому утром портрету, когда Энни снова уселась на продавленную кровать.
– Та картина на мольберте… – начала она. – Вы сейчас ее рисуете?
Джилли кивнула:
– Совсем не такая, как остальные у вас.
– Я вхожу в группу художников, которые называют себя «Пять поющих койотов», – пояснила Джилли. – Настоящая хозяйка студии – Софи Этуаль, еще одна моя подруга, но мы все время от времени там работаем. Нас пять, все женщины, и мы готовим выставку в «Зеленом Человеке» на тему «преступления против детей». Она откроется через месяц.
– И эта картина тоже там будет? – спросила Энни.
– Да, я для той выставки готовлю три картины.
– А эта как называется?
– «Я больше не умею смеяться».
Энни положила ладонь на свой большой живот.
– Я тоже, – сказала она.
Мне было десять лет, когда я начала убегать из дому. В то лето, когда мне исполнилось одиннадцать, я сумела добраться до Ньюфорда и несколько месяцев прожила на улице. Я подбирала булочки с помойки за «Макдоналдсом» и другими забегаловками на Уильямсон-стрит – еда как еда. Просто пересохла, потому что ее передержали на витрине.
Те шесть месяцев я целыми ночами бродила по улицам. Боялась спать, когда темно, потому что была еще маленькой и кто знает, что могло со мной случиться. Так я могла хотя бы спрятаться, если увижу что- нибудь страшное. Днем я спала, где удавалось приткнуться: в парках, на задних сиденьях брошенных машин – там, где, мне казалось, меня не поймают. Я старалась содержать себя в чистоте – мылась в туалетах при столовых и на заправке на Йор-стрит – там заправщик меня привечал. В дни получки он угощал меня обедом, который покупал у лоточника за углом.
Примерно в то время я снова начала рисовать и поначалу пыталась загнать свои картинки туристам в гавани, но они были не так уж хороши, да и рисовала я карандашом на простых листках либо даже на линованной тетрадной бумаге – не те произведения искусства, которые хорошо смотрятся в рамочке, если вы понимаете, о чем я говорю. Попрошайничеством и мелким воровством в магазинах удавалось заработать гораздо больше.
