Городские легенды

Конечно, мне и сейчас хочется знать, почему мать нас оставила, но теперь я понимаю, что какова бы ни была причина, искать ее надо в ней, а не в нас с отцом. Так же как я понимаю, что это всего лишь сон и утопленница вряд ли похожа на меня, скорее мне это кажется. Просто я хочу, чтобы она оказалась моей матерью. А еще я хочу, чтобы она тоже была не виновата в том, что ей пришлось нас покинуть. Я хочу спасти ее, чтобы мы трое опять были вместе.

Но этого не будет. То, что по правде, и то, что понарошку, никогда не смешиваются.

А так хочется. Так хочется взять и разыграть этот сценарий до конца. Я знаю, что болотной нечисти просто надо, чтобы я заговорила, тогда они смогут и меня тоже утопить в пруду под корягой, что они вовсе не собираются выполнять обещанное, но сон-то, в конце концов, мой. Я могу заставить их сдержать обещание. Просто надо взять и высказать свое желание вслух.

И тут я понимаю, что все происходит на самом деле. Не в том смысле, что я могу как-то пострадать здесь, а в том, что если я сделаю, как хочется мне, пусть даже во сне, мне все равно придется жить с этим, когда я проснусь. Неважно, что это сон, ведь я все равно это сделаю.

Боглы предлагают выполнить мое самое заветное желание, если я позволю Луне утонуть. Но если я соглашусь, то ее смерть будет на моей совести. Даже если она ненастоящая, это ничего не меняет. Мое согласие будет значить, что я готова дать другому умереть, только бы вышло по-моему.

Я сосу камешек, перекатываю его во рту туда-сюда. Опускаю руку в вырез блузки и нащупываю между грудей ореховый прутик. Поднимаю руку, отбрасываю с лица волосы, смотрю на троицу поддельных Джэков и улыбаюсь им.

«Мое заветное желание, – думаю я. – Что ж, будь по-моему».

Не знаю, получится ли, но мне просто надоело, что в моих снах все время распоряжаются другие. Я поворачиваюсь к камню, упираюсь в него обеими руками и, не выпуская орехового прутика, который торчит у меня между пальцев, толкаю. Камень начинает заваливаться на бок, а кикиморы, боглы и прочие чудища испускают дружный вопль. Я смотрю вниз, на женщину в воде, вижу, как она открывает глаза, улыбается, но тут становится так светло, что я слепну.

Когда ко мне наконец возвращается зрение, я оказываюсь на берегу пруда совсем одна. В небе висит здоровенная яркая лунища, на болотах от нее светло как днем. Все сбежали: кикиморы, боглы и прочая нечисть. Только вороны по-прежнему сидят на ветвях мертвой ивы, но едва я бросаю на них взгляд, вестники смерти срываются с места и, громко хлопая крыльями и хрипло каркая, описывают над деревом круг и уносятся прочь. Камень лежит на боку, наполовину уйдя в воду.

А я все еще вижу сон.

Я стою здесь, по пояс в вонючей воде, в руке у меня ореховый прут, во рту – камешек, и смотрю на большую полную Луну до тех пор, пока мне не начинает казаться, что ее свет поет у меня в жилах. Я словно опять с Джэком в амбаре, вся горю, но теперь это другое пламя, оно выжигает черноту, которая копилась в моей душе долгие годы, как копится в душе каждого, и на мгновение я сама становлюсь огнем, чистым и светлым, и пылаю, будто костер в Иванову ночь, оставаясь в то же время женщиной.

И тут я просыпаюсь в своей постели.

Лежа в кровати, я смотрю в окно, но в нашем мире темно, Луны по-прежнему нет. На улицах тишина, город погружен в молчание, а я лежу с ореховым прутом в руке и камешком за щекой, а глубоко внутри меня пылает огонь.

Я сажусь и сплевываю камешек в ладонь. Подхожу к окну. Это уже не волшебный сон; это – явь. Я знаю, что Луна светит отраженным светом. Она по-прежнему на месте, хотя и не видна из-за того, что Земля встала между ней и Солнцем.

А может быть, она все-таки ушла в другой мир, чтобы снова наполнить свою лампаду, прежде чем продолжать еженощное странствие по небу.

У меня такое чувство, будто я узнала что-то новое, правда сама еще пока не пойму что. Не знаю, какой во всем этом смысл.

11

– Как ты можешь так говорить? – восклицает Джилли. – Господи, Софи, это же так очевидно. Она и в самом деле была твоей матерью, и ты насамом деле ее спасла. А Джэк был той птицей, которую ты высвободила из силков в самом первом сне. Джэк Ворон – разве непонятно? Вообще-то он опасный парень, но добрым поступком ты завоевала его доверие. Видишь, все сходится.

Софи медленно качает головой:

– Хотелось бы и мне в это верить, – говорит она, – но то, чего нам хочется, и то, что есть на самом деле, не всегда совпадает.

– А как же Джэк? Он ведь будет тебя ждать. И матушка Погода? Они оба все время знали, что ты – дочь Луны. А это что-то да значит.

Софи вздохнула. Погладила кота, прикорнувшего у нее на коленях, представила, будто касается темных мягких кудрей ворона, который может оборачиваться человеком в стране, существующей лишь в ее снах.

– Наверное, – сказала она, – это значит, что мне просто нужен новый парень.

12

Джилли ужасно милая, я очень ее люблю, но она во многом наивна. Или, может, ей просто нравится изображать простушку. Она готова верить всем и каждому, лишь бы речь шла о волшебстве.

Конечно, я тоже верю в волшебство, в то, которое превращает гусеницу в бабочку, я верю в чудо и красоту окружающего мира. Но я не могу поверить в реальность сна. Я не верю в то, на чем настаивает Джилли: будто во мне есть волшебная кровь, потому что я – дочь Луны.

Хотя, должна признать, хотелось бы.

В ту ночь я больше не ложусь. Брожу по квартире, пью кофе, чтобы не заснуть. Я боюсь засыпать, боюсь снова увидеть сон, который может оказаться явью.

А может, наоборот.

Когда начинает светать, я включаю душ и долго стою под ледяной струей, потому что перед этим мне