Она напомнила мне подругу Джорди, художницу Джилли. Тот же хрупкий силуэт, копна непокорных волос, резкие, как у феи, черты лица и одежда, которая выдавала завсегдатая магазинов для экономных. Только в отличие от Джилли вид у нее был более жесткий, почти хулиганский, это чувствовалось и в лице, и в наряде: потертая кожанка, джинсы, заправленные в ковбойские сапоги на низком каблуке, руки в карманах, кожаная сумка, вроде дорожной, перекинута через плечо.
Раскованной походкой уверенного в себе человека она пересекла площадь, цокая по булыжнику каблуками. Теплый свет фонаря немного смягчил ее черты.
Рядом со мной Бен привстал, покрутился немного, без всякого воодушевления ловя свой хвост, снова лег и уснул. Она села на скамью так, что он оказался между нами, и бросила сумку на землю. Потом откинулась на спинку, вытянула ноги, засунула руки в карманы джинсов и повернула голову в мою сторону.
– Ничего себе ночка, а? – сказала она.
Я так ее и не раскусил. Угадать, сколько ей лет, я не смог. В один миг она казалась мне сбежавшим из дому подростком, и я ждал неизбежной просьбы ссудить ее какой-нибудь мелочью или подсказать, где можно провести ночь, но в следующий миг она выглядела как моя ровесница – лет около тридцати, – и я терялся в догадках, что ей может быть от меня нужно. Уж чего-чего, а на улицах в этом городе никто не знакомится, даже здесь. Особенно по ночам. И особенно молодые и симпатичные вроде нее.
Мое молчание, похоже, нисколько ее не обескуражило.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Кристи Риделл, – ответил я. Поколебался немного, потом смирился с неизбежностью разговора. Закрыл тетрадь, вложив вместо закладки ручку, и добавил: – А тебя?
– Таллула.
Одно имя, без фамилии. Да так уверенно, как будто она представилась по меньшей мере Мадонной или Шер.
– Шутишь, – сказал я.
Такое имя больше подошло бы какой-нибудь разбитной девице двадцатых годов, а не припанкованной уличной девчонке.
Она улыбнулась мне так, что все ее лицо просияло, и налет грубости, который я заметил, когда она шла через площадь, исчез.
– Нет, правда, – сказала она. – Но ты можешь звать меня просто Талли[40].
Рефрен одной дурацкой песни – Гарри Белла-фонте ее пел, кажется? – тут же закрутился у меня в голове, что-то про подсчет бананов.
– А чем ты занимаешься? – спросила она.
– Пишу.
– И так вижу. Я спрашиваю, что ты пишешь?
– Я пишу рассказы, – ответил я.
И стал ждать неизбежных вопросов типа: «А ты когда-нибудь издавался? Под каким именем? Где ты берешь идеи?» Но она отвернулась и стала смотреть в небо.
– Я знала одного поэта, – сказала она. – Он хотел перенести свою душу в лист бумаги – по- настоящему. – И она снова взглянула на меня. – Но ведь это невозможно, правда? Можно, конечно, попробовать, можно отдавать искусству всего себя, пока не выжмешь душу досуха, и все равно в лучшем случае получится лишь связь между умами. Попытка прорваться к другим людям. Если душу нельзя измерить, то как же ее можно пленить?
Я пересмотрел свое мнение о ней. Может, выглядит она молодо, но ее слова явно выдают солидный жизненный опыт.
– И что с ним стало? – спросил я неожиданно для самого себя. – Он бросил это занятие?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Он уехал. – Ее взгляд снова оставил мое лицо и устремился в небо. – Когда люди уезжают, они выпадают из моей жизни, потому что я не могу последовать за ними.
Она меня заворожила, с той самой первой ночи. В легкости, с которой она вошла в мою жизнь, мне чудилось предзнаменование, правда, я не мог сказать, какое именно.
– А тебе когда-нибудь хотелось? – спросил я ее.
– Чего хотелось?
– Последовать за ними. – Помню, как этот намек на множественность встревожил меня, уже тогда. Я ревновал, сам не зная к чему.
Она покачала головой:
– Нет. Со мной остается лишь то, что они оставляют.
Ее голос стал как-то тише, пока она говорила. Мне захотелось протянуть руку и коснуться ее плеча, чтобы хоть как-то смягчить приступ тоски, которая, казалось, вдруг нахлынула на нее, но, как я узнал позже, ее настроения были быстротечны. Она вдруг выпрямилась и начала гладить Бена, пока моторчик его маленького тельца не заполнил своим урчанием все вокруг.
– А ты всегда в таких местах пишешь? – спросила она.
Я кивнул:
