– Вы что, с ума сошли? Устроили тут тарарам!
Началась перебранка, оба грозили вызвать полицию. В соседних домах зажегся свет, отодвинулись гардины.
Рюдигер, Феликс и остальные ребята залезли поглубже в кусты; приходилось кусать носовой платок, чтобы удержаться от хохота.
Наконец таксист плюнул и, жутко ругаясь, уехал без денег и без пассажира. А Зандтлебен пришел на следующий день в гимназию бледный как мел от недосыпа и злости. Заподозрил ли он кого-нибудь из учеников, осталось неизвестным.
Еще рискованней был розыгрыш, который Феликс затеял месяц спустя. На этот раз он избрал своей мишенью обществоведа Майерринга, входившего в руководство землячества судетских немцев, и чудаковатого учителя музыки Шоллера. В пятнадцать лет Феликс уже басил и великолепно пародировал чужую манеру говорить. Сначала он позвонил Майеррингу, подделываясь под скороговорку Шоллера, наговорил туманных намеков и попросил о встрече завтра на большой перемене в музыкальном классе. Потом он позвонил Шоллеру и, раскатывая «р-р-р», как это делал Майерринг, наплел что-то о какой-то симфонии, после чего назначил на завтра свидание в учительской библиотеке.
На следующий день ребята стали свидетелями того, как оба нелюбимых учителя прождали друг друга в разных местах, а под конец большой перемены столкнулись у учительской. Ни зачинщик Феликс, ни другие посвященные не смогли увидеть всего спектакля. Зато, держась как бы ненароком поближе к учительской, они лицезрели обоих учителей, которые пролетели мимо них один за другим, причем каждый в душе проклинал другого и считал телефонный звонок накануне следствием перепоя, не иначе.
И эта проделка сошла Феликсу с рук. Ведь даже если бы у учителей зародились бы какие-то подозрения, то с чего и как начинать расследование?
А Феликс уже разрабатывал план выведения из строя всего учительского коллектива. Он начертил схему телефонных разговоров – кто с кем. Рюдигер не помнил, почему Феликс отказался от этого плана. Может, все-таки риск был слишком велик?
Интересно, что именно такие люди потом сами становятся учителями, подумал Рюдигер, останавливая машину перед своим домом.
Полночи он не мог заснуть. Все время думал о встрече с Бастианом. Чем-то ему эта компания понравилась. И веселье у них было совершенно искренним. Хорошо, когда людей связывает такая работа, о которой можно говорить открыто, без утайки.
Рюдигер долго лежал па спине с открытыми глазами. Потом ворочался с боку на бок. Часа через два или три он наконец заснул с чувством острой ненависти к Бастиану.
19
Поммеренке едва дождался начала рабочего дня, чтобы прослушать магнитофонные записи телефонных разговоров Бастиана. Сегодня он даже опередил фрау Шредер. На письменном столе в кабинете, как и было условлено, стоял магнитофон.
На технику у нас можно положиться, подумал Поммеренке. Тут работают наши лучшие кадры. Народ деловой, высококвалифицированный, мыслит трезво. Правда, прослушивание телефонов и просмотр почты – вещь нехитрая, будничная.
Обуздывая нетерпение, Поммеренке взял приложенный к кассетам отчет. В нем указывалось, кто навещал Бастиана. Наблюдение велось из машины, припаркованной перед больницей. По радио в нее сообщали, кого надо сфотографировать. На двенадцатом этаже, наискосок от палаты Бастиана, в холле, располагался еще один пост. Больница – сложный объект для наблюдения.
К счастью, главврач оказался одноклубником Штофферса. Поэтому без особых сложностей, хотя и при молчаливом неодобрении медицинского персонала, в холле удалось поставить своего человека. Главврач обязал медсестер и санитаров не разглашать этой меры безопасности под угрозой увольнения. Тем не менее наблюдателя пришлось выдавать за полицейского, который якобы воспользовался белым халатом лишь для того, чтобы охранять пациента от возможной мести «серых волков».
Поммеренке не любил посвящать в план операции слишком много людей. По возможности, следует исключить любой фактор риска. Но в больнице ничего не предпримешь без помощи главврача. Остается надеяться, что среди медицинского персонала нет чересчур ретивых профсоюзников, которые заодно с Бастианом.
Поммеренке открыл блокнот и пометил – «Заняться персоналом». Придется затребовать фамилии всех медсестер и санитаров, чтобы отдать на проверку Доггенхудену.
Отчет начинался с краткого медицинского заключения, составленного специально для ведомства по охране конституции. Похоже, дела у Бастиана не так плохи, как казалось раньше. Переносицу ему сразу же вправили. Сотрясение мозга обошлось без особых последствий, если не считать головных болей. Пока не спадает опухоль вокруг глаз. Лечащий врач полагал, что выздоровление будет продвигаться быстро. Вероятно, уже через неделю пациента выпишут из больницы. Еще некоторое время Бастиан пробудет дома. Состояние раненого турка, члена производственного совета, оказалось гораздо серьезнее. Он по-прежнему оставался в палате интенсивной терапии. Медицинское заключение на турка Поммеренке лишь перелистал. Турок его не интересует.
Поммеренке постарался представить себе Бастиана на больничной койке. С перевязанной головой и синяком под глазом.
Следующие строки отчета вызвали у него недоумение. В первые же дни Бастиан получил множество писем и телеграмм. Его товарищи не погнушались даже частной фирмой «Флероп», и ее посыльные завалили палату цветами, преимущественно красными гвоздиками.
В письмах и телеграммах, как обычно в подобных случаях, говорилось о солидарности. Невероятно, до чего быстры коммунисты, когда нужна эта самая солидарность. Поммеренке испытывает противоречивое чувство досады и одновременно невольного восхищения.
Затем он с раздражением прочитал сообщение о том, что Бастиана посетили семнадцать человек. К списку прилагались фотографии с отметками о времени визита. Лица в основном знакомые. Товарищи Бастиана, учителя из его школы, турки, приходил даже один депутат сената от социал-демократов (против его фамилии стоял красный восклицательный знак). Редактор «Шипа», евангелическая священница из района, где живет Бастиан. Ей-то что тут понадобилось? Что общего у нее с завзятым атеистом, замешанным в темные дела с приверженцами аллаха?
