— О да, папа, я его люблю всей душой, — просто ответила девушка.
Барон соединил руки молодых людей.
— Обещаю вам, что вы женитесь на моей дочери! Когда ты будешь законной дочерью барона де Родиля, отец Леона первый попросит у меня твоей руки для своего сына.
И барон снова крепко прижал к сердцу дочь.
Леон и Рене остались обедать у товарища прокурора. За обедом все время толковали о визите к окулисту.
На другой день Луиджи и Пароли сидели вдвоем в кабинете последнего. Закончив утренний обход, Пароли позвал к себе Луиджи, который в этот день отпросился из мастерской. Доктор не счел нужным рассказывать своему соотечественнику о встрече с Оскаром Риго, так как ни минуты не сомневался в смерти бывшего носильщика.
— Итак, — говорил Пароли, — несчастный случай в театре Батиньоль не дал повода ни к каким подозрениям, ни к каким комментариям?
— Ни к каким! Дарнала ведь найденыш. Он вырос в воспитательном доме, и поэтому родных у него нет никаких — ни дальних, ни близких. Директриса взяла на себя заботы о похоронах, которые состоятся сегодня, говорят, в грандиозных размерах.
— А что Жанна Дортиль?
— Тут совсем другая история. Молодая особа, очевидно, советовалась с весьма ловким дельцом и теперь заводит процесс с директрисой, возлагая на нее гражданскую ответственность за ранение, так как виной этому — плохой револьвер, принадлежащий администрации. Директриса, со своей стороны, взваливает всю вину на оружейника; но она-то свой процесс проиграет, потому что мой хозяин имеет возможность доказать, что именно этот револьвер был куплен не у него; что же касается Жанны Дортиль, то можно с достоверностью сказать, что эта бойкая особа выиграет свою тяжбу.
— А что она требует?
— Пятьдесят тысяч франков.
— У нее оторвало два пальца?
— Да. Выходит, что она ценит каждый свой палец в двадцать пять тысяч франков.
— А что будет с неигранной пьесой, которую должны были поставить на днях?
— «Преступление на Лионской железной дороге»? Ну, разумеется, кануло в воду. Во-первых, два последних акта еще не написаны, а во-вторых, так как Дарнала не может больше ни написать, ни участвовать в пьесе, то директриса и слышать о ней не хочет.
— Отлично. Ну, а что делается в Ла-Пи?
— Ровно ничего не слышно. Ни слова. Ни звука.
— Что и доказывает, что наша полиция ни к черту не годна. Возможно, она молчит, желая действовать втайне. А впрочем, нам ведь это, в сущности, решительно все равно. Мы ведь вне всяких подозрений. А теперь вот что: подыщи какой-нибудь благовидный предлог и уйди от своего оружейника. Тебе незачем больше работать, так как благодаря мне ты теперь рантье.
— Завтра же пойду к хозяину и скажу, что у меня на родине умер дальний родственник и поэтому я отправляюсь туда получать наследство.
— И чудесно!
В продолжение этого разговора достойные друзья ходили взад и вперед по кабинету.
Подходя к окну, Луиджи каждый раз машинально взглядывал во двор. Вдруг он остановился и, побледнев, глухо вскрикнул.
— Что с тобой? Что ты, с ума сошел, что ли? — с беспокойством спросил Пароли.
Но Луиджи был не в состоянии ответить ни слова. Изумление и ужас так сдавили ему горло, что он буквально онемел. Вместо ответа он протянул руку к окну.
Пароли взглядом последовал за этой рукой и в свою очередь окаменел от ужаса.
Он увидел нечто невозможное, невероятное! Он старался уверить себя, что у него галлюцинация.
Он увидел — или же ему казалось, что он увидел, — Эмму-Розу, потом какую-то незнакомую женщину и троих мужчин. Все они стояли около подъезда и разговаривали с одним из служащих больницы.
Итальянец, шатаясь, отступил назад.
— Эмма-Роза жива! Жива! — в ужасе проговорил он.
Луиджи еле слышным голосом пробормотал:
— Мы погибли!…
— Но кто же спас ее? Кто вытащил ее из Марны? И с нею судебный следователь… Эта женщина… Кто она?
— Анжель Бернье… ее мать… — ответил Луиджи.
— Анжель Бернье свободна!
— Мы погибли, погибли!
Пароли поднял голову.
— Полно! — с силой произнес он. — Только трусы боятся! Надо бороться; что же, будем бороться!
— Но они все идут сюда…
— Успокойся! Иди сюда… скорее!… — Убийца Жака Бернье открыл дверь в темный кабинет и втолкнул туда своего сообщника.
— Я их приму, — продолжал он, — успокойся, Луиджи! Я хладнокровен и выдержу бурю, если только она разразится.
— Не могу я успокоиться, это выше моих сил, я весь дрожу!
Пароли пожал плечами и запер дверь кабинета. Затем, сделав над собой страшное усилие, чтобы скрыть волнение, он сел за письменный стол, вынул из ящика темные очки и надел их.
«Доктор Пароли, — сказал он про себя, — богатейший владелец одной из замечательных больниц Парижа, не может быть заподозрен!»
В это время послышался стук в дверь.
— Войдите! — произнес Анджело твердым голосом. Он наклонился к столу и стал лихорадочно перебирать бумаги.
На пороге возник один из служащих Пароли.
— Господин доктор… — сказал он.
— Что? — спросил итальянец, не изменяя позы.
— Господин Ришар де Жеврэ, в сопровождении нескольких особ, просит принять его.
— Господин де Жеврэ?
— Он пришел посоветоваться с доктором относительно одной молодой девушки, которой живо интересуется. Эта бедненькая совершенно слепа.
— Слепа! — воскликнул итальянец, у которого буквально гора с плеч свалилась.
— Да, господин доктор, совершенно слепа!
— Потрудитесь же привести их сюда как можно скорее!
Служащий вышел.
— Слепая! Слепая! Она слепая, — точно в лихорадочном бреду, в восторге повторял Пароли, снимая темные очки, — Ну, теперь я спасен! Теперь мне нечего бояться!
Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге показался следователь де Жеврэ.
Итальянец с живостью пошел навстречу, улыбаясь и протягивая обе руки.
За следователем шли барон де Родиль и Анжель, ведя под руки слепую Эмму-Розу. Шествие замыкали Леон Леройе и Рене Дарвиль.
— Извините меня, дорогой доктор, что я отрываю вас от трудов, — начал следователь, крепко пожимая пылающие руки Пароли.
— Вы отлично знаете, любезный господин де Жеврэ, что вы не можете побеспокоить меня.
