— И располагайте моей жизнью! — прибавил Леон дрожащим голосом.
Пароли чувствовал себя крайне неловко, слушая эти отчаянные мольбы. Какое презрение испытывал он к честным, наивным людям, которые на коленях умоляли его погубить себя!
— Я не доверяю себе, — продолжал итальянец. — Неудача может повредить моей репутации, а я не хочу этого.
— Значит, вы отказываетесь от операции? — спросил Леон с гневом.
— Отказываюсь!
— Хорошо. Но знайте, сударь, что ведь вы, слава Богу, не единственный окулист в Париже! У вас есть собратья, знания и репутация которых не уступают вашим! Кто-нибудь из них, посмелее, чем вы, не откажется сделать операцию, которая вас так ужасает! И если она ему удастся, то что будет тогда с вашей репутацией, о которой вы так заботитесь!
Итальянец побледнел при мысли, что вместо него какой-нибудь окулист может возвратить зрение Эмме-Розе. Горячее заявление молодого студента попало прямо в цель.
«Ну, что же, — решил он, — если они сами этого захотели, то пусть будет так!»
На его подвижном лице отразилось заметное колебание.
Лихорадочно следившие за ним зрители заметили это, и просьбы и мольбы усилились.
— Ради Бога, ради всего святого, сжальтесь! — молила Анжель.
— Не бойтесь никакой слабости с моей стороны, — поддерживала ее Эмма-Роза. — Если мне придется страдать, я буду страдать мужественно, не жалуясь, обещаю вам, но только, ради Бога, попытайтесь вылечить меня! Верните мне зрение, и я буду благословлять вас!
И бедный ребенок, ощупью отыскав руку злодея, прижался к ней губами.
Пароли резким, невольным движением высвободил свою руку. Ему показалось, что губы Эммы-Розы обожгли его, как каленое железо.
Но это была лишь минутная слабость. Он быстро овладел собой, изобразив растроганность и волнение.
— Могу ли я противиться вашим мольбам? Уступаю… Рискну сделать операцию!
— О, благодарю! Благодарю! — заговорили все разом.
— Когда вы намерены сделать операцию? — спросил Фернан де Родиль.
— Через пять дней.
— К чему такая отсрочка?
— Она необходима. Необходимо предварительное лечение.
— Значит, мы должны будем привозить ее каждый день?
— Вам незачем так беспокоиться: пациентка должна остаться у меня.
— Моя дочь! Здесь! — с каким-то инстинктивным страхом спросила Анжель.
— Она будет не единственной пансионеркой в моей лечебнице, сударыня.
— Да, да, я останусь, — с живостью проговорила Эмма-Роза. — Что значит разлука на несколько часов, если ты будешь иметь возможность приходить ко мне каждый день?
— Конечно, ничто и никто не помешает вашей матушке навещать вас ежедневно, — подтвердил Пароли. — у вас будет удобная комната, и время вовсе не покажется вам долгим.
— Ну, что ж, милочка, в таком случае оставайся! — согласилась Анжель.
— Но ведь ты придешь завтра?
— Разумеется, и останусь с тобой целый день.
— Повторяю, господа, операция будет через пять дней, ровно в два часа.
Доктор в сопровождении Анжель отвел Эмму-Розу в предназначенную для нее комнату.
Разлука матери и дочери была крайне печальна, но их поддерживала надежда на будущее излечение.
Как только посетители скрылись за воротами, Пароли поспешил выпустить Луиджи. Пьемонтец вышел, шатаясь, бледный, как мертвец: он слышал весь разговор.
— Это еще что такое? — воскликнул итальянец. — Что за вид? Чего ты дрожишь, как в лихорадке?
— Я боюсь…
— Чего это?
— Мы погибли!…
— Напротив, мы спасены, потому что на этот раз Эмма-Роза в моих руках.
— Вы ее… уберете? — спросил Луиджи, стуча зубами.
Пароли пожал плечами.
— Убрать ее теперь было бы идиотством, потому что я должен был бы дать отчет в ее смерти.
— Что же вы хотите делать?
— Самую простую вещь в мире. Любой доктор мог бы вылечить ее в несколько дней, потому что операция, которую ей надо сделать, игрушка. Я просто-напросто сделаю ее слепоту неизлечимой.
— Бррр… Это ужасно! — в испуге пролепетал Луиджи. — Значит, по вашему мнению, нам теперь страшен только Оскар Риго?
— Да! И ведь подумать, он был около самого моего револьвера! Ночь была дьявольски темна, и я дурно прицелил.
— Ну хорошо, уж я не промахнусь! — воскликнул Луиджи со свирепым жестом. — Скажите мне, где он живет?
— Я не знаю!
— Надо узнать!
— Трудно.
— Трудно или нет, а необходимо. Раз мы начали, так уж и дойдем до конца.
— Ты прав. Я постараюсь разузнать все.
— Я отвечаю за остальное, — продолжал Луиджи. — Он не знает меня, и дело пойдет, как по маслу. Постарайтесь же узнать, и, главное, поскорее.
Оружейник, впавший было в совершенное отчаяние, снова заговорил с присущим ему апломбом:
— Я пойду к моему хозяину в Батиньоль.
С этими словами Луиджи вышел из кабинета.
Сесиль Бернье стояла, спрятавшись за кружевными занавесками, и смотрела во двор в то самое время, когда приехала Эмма-Роза. Сесиль побледнела, узнав ее с первого взгляда. Страх овладел ею.
По настоянию Пароли она совершила страшное преступление — детоубийство.
В присутствии судебного следователя ее сестра уже обвинила ее.
Неужели зловещая истина стала известна?
Неужели все они пришли для того, чтобы произвести дознание?
Неужели пришли арестовать ее и доктора?
Она ждала, широко раскрыв глаза от ужаса, прижавшись пылающим лбом к стеклу, судорожно сжав руки и не переводя дыхания.
Прошло какое-то время, показавшееся ей вечностью, и вдруг она в изумлении увидела, что Пароли, в сопровождении Анжель и Эммы-Розы, идет во флигель, предназначенный для пансионеров.
Что же происходит?
Но напрасно ломала голову прекрасная Сесиль: она ровно ничего не понимала.
Но вот доктор показался снова, и на этот раз в сопровождении только Анжель.
Затем он снова вышел из кабинета, провожая всю группу.
— Ну, я напрасно беспокоилась, — промолвила Сесиль, вздыхая с облегчением. — А все-таки я желала бы знать, зачем они сюда приходили?
Так как Сесиль больше нечего было делать у окна, она отошла, мельком взглянула в зеркало на свой
