— Да, сударыня!
— Но почему же так скоро?
— Я должен возвратиться в Дижон, к отцу, потому что завтра его вызывают в суд, в Париж. Что же касается моей тетки, то ее присутствие в Лароше необходимо. Итак, мы пришли попрощаться с вами… и с mademoiselle Эммой-Розой.
— Она спит, вы можете войти.
Madame Фонтана и ее племянник, ступая на цыпочках, чтобы заглушить свои шаги, подошли к постели, около которой сидел доктор, тревожно наблюдавший за девушкой.
Леон остановился, сложив руки, и долго молча смотрел на побледневшее личико больной. Две крупные слезы текли по его щекам, и он даже не замечал их.
Анжель увидела эти слезы, и брови ее сдвинулись: невыразимая мука наполнила ее душу.
Сын нотариуса разом оторвался от немого созерцания, в котором тесно связывалось горькое сожаление и глубокое обожание.
— Пойдемте, тетя, — почти прошептал он, — нам пора.
И он направился к двери, а за ним — madame Фонтана.
Анжель и доктор проводили их до верхней ступеньки лестницы.
— О, доктор, позаботьтесь о ней хорошенько! — сказал Леон умоляющим голосом.
— Все возможное будет сделано. Положитесь на меня!
Леон робко протянул Анжель руку, которую она крепко сжала в своих.
— Еще раз благодарю вас, сударь, благодарю от всей души! — пробормотала она едва слышным от волнения голосом. — Вы первый оказали помощь моему ребенку. Не будь вас, она бы теперь была мертва! О, я никогда не забуду этого! Верьте мне, никогда, никогда!
Она бросилась в объятия madame Фонтана и разрыдалась.
— Успокойтесь, голубушка! Бог даст, все пойдет хорошо. Прошу вас, уведомляйте меня обо всем, что случится, как можно чаще. Обещаете мне это?
— Обещаю.
— Поцелуйте за меня Эмму-Розу. Я не смею и подойти к ней теперь. Боюсь разбудить!
Наконец они расстались.
Анжель и доктор вернулись к больной.
Madame Фонтана и Леон, распростившись с madame Дарвиль и ее сыном, отправились на вокзал в сопровождении Рене.
Через несколько минут подошел поезд, и они уселись в один из вагонов первого класса.
Леон не говорил ни слова; он казался совершенно уничтоженным, подавленным.
Тетка уважала его немую скорбь и поэтому воздерживалась от передачи своего разговора с Анжель, разговора, который разрушил бы вконец все надежды молодого человека.
Поезд остановился в Лароше, тетка Леона вышла, а он поехал дальше по направлению к Дижону.
Прежде чем отправиться в Париж, судьи, по взаимному соглашению с прокурором из Жуаньи, приняли решение относительно розысков, которые должны были привести к разгадке кровавой тайны, не дожидаясь дальнейших показаний Эммы-Розы.
Они решили, что Казнев, прозванный Светляком, и Флоньи — Спичка, немедленно должны отправиться в Марсель, а оттуда — в Дижон.
Исходной точкой для них должны были служить подробности, сообщенные Сесиль Бернье относительно письма отца, а также нож, оставленный убийцей в ране жертвы.
Получив инструкции начальника сыскной полиции необходимую сумму на путевые издержки и непредвиденные расходы, они сели в вагон и отправились в Ларош, где должны были дождаться курьерского поезда, который должен был доставить их в Марсель.
Они ехали в том самом поезде, который увозил из Сен-Жюльен-дю-Со madame Фонтана и ее племянника. Так же, как и madame Фонтана, они высадились в Лароше и пошли обедать в ожидании курьерского поезда.
Немедленно по возвращении в Париж начальник сыскной полиции дал все известные ему приметы Оскара Риго наиболее ловким и опытным агентам.
— Отправляйтесь на поиски, не теряя ни минуты! — заключил он свои наставления.
На следующий день по возвращении господин де Жеврэ, судебный следователь, рано утром явился в свой кабинет, чтобы закончить кое-какие спешные дела.
Отдав все необходимые приказания, он отправился к себе на квартиру, находившуюся на улице де Рениль.
Господин де Жеврэ был одних лет с бароном де Родилем и так же, как и он, холост. Брачные узы не привлекали его, так как у него были на это весьма веские причины.
Сдержанный, холодный и официальный до последней степени, с речью, часто походившей на проповедь, он, в сущности, был страшнейшим кутилой и поклонником прекрасного пола. Вся мораль, звучавшая в его речах, опровергалась им на деле самым поразительным образом. У него было множество любовниц, и он продолжал пополнять их несметное число.
Попойки и кутежи низшей пробы нисколько не были ему противны; он искал в них забвения от своей заказной и напускной серьезности в суде. Смерть отца оставила его во главе большого состояния, позволявшего жить на широкую ногу, и если он не бросил к черту свою профессию, так потому только, что она окружала его ореолом почета и славы. Кроме того, он непременно хотел получить орден, а затем уже отказаться от своей карьеры.
В тот момент судебный следователь был чуть ли не официальным «покровителем» одной барышни полусвета.
Несмотря на все скрытые недостатки, у гоподина де Жеврэ было одно качество, развитое до крайней степени: он обожал свою мать и был во всех отношениях примерным сыном. Они никогда не расставались и продолжали жить вместе.
Madame Жеврэ была женщина относительно еще не старая: ей только что минуло пятьдесят пять лет.
До сих пор она наслаждалась цветущим здоровьем, не зная никаких болезней и немощей.
Но вдруг, безо всякой причины, зрение ее начало слабеть. За несколько месяцев эта сильная, здоровая, деятельная, энергичная женщина дошла до того, что была не в состоянии читать даже в очках. Ей угрожала слепота.
Мысль, что мать его может ослепнуть, приводила господина де Жеврэ в страшное отчаяние. Он решил перевернуть весь мир вверх дном, чтобы вылечить ее или по крайней мере облегчить ее состояние.
Он советовался с самыми известными окулистами, с блестящими светилами офтальмологии.
Все они единогласно отвечали, что операция несравненно опаснее самой болезни и что, кроме того, она оставляет мало шансов для успеха.
Судебный следователь был в отчаянии.
Физически madame де Жеврэ почти не страдала, но морально была поражена до последней степени. Она не могла примириться с этим злом, обрушившимся на нее так внезапно, в такие годы, когда она наслаждалась еще цветущим здоровьем и не страдала никакими недугами.
Судебный следователь, так же как и его мать, ни за что не мог привыкнуть к этой мысли.
Один из его друзей как-то упомянул ему о докторе Грийском, хваля его выдающиеся знания и сообщая о блестящих, почти сверхъестественно-чудесных операциях.
Решившись испробовать все возможное, он повез свою мать к окулисту.
Грийский осмотрел больную.
Подобно своим коллегам, он назвал болезнь и сказал, что исход операции и ему кажется крайне сомнительным и опасным.
Тем не менее он не отказался от нее категорически, а просил дать несколько дней на размышление, прежде чем решиться окончательно.
Ришар де Жеврэ уехал от него наполовину удовлетворенным. Колебание поляка казалось ему несравненно утешительнее, нежели категорический отказ его коллег. Во всяком случае, он не говорил, что
