эта операция — вещь невозможная.
Ришар наблюдал, чтобы все предписания Грийского исполнялись в точности, и по прошествии нескольких дней снова отвез мать на улицу de la Sante.
Грийский за это время почитал, поработал, порылся в книгах. Операция продолжала казаться ему крайне сомнительной, но тем не менее возможной.
Так он и сказал господину де Жеврэ и назначил операцию через пять дней.
В течение этих-то пяти дней и совершился переход заведения Грийского в руки итальянца.
Грийский прямо отрицал успехи механики в приложении к научным теориям. Он соглашался с тем, что oфтальмология сделала громадный шаг вперед, что существуют инструменты, облегчающие операции в значительной степени и производящие их почти без боли. Но он считал себя уже слишком старым для того, чтобы самому начать применять их на практике и этим самым отказаться от своего прежнего, устарелого метода.
Кроме того, с тех пор как он разбогател, в нем угасла божественная искра.
Зная, напротив, что Анджело Пароли — страстный почитатель новых теорий и систем, он был рад, что мог взвалить на него ответственность за операцию, успех которой продолжал казаться ему крайне сомнительным, и этим способом избавиться от нее самому.
Вот почему он уступил место Пароли.
Господин де Жеврэ должен был везти свою мать в лечебницу Грийского на следующий день после своего возвращения из Сен-Жюльен-дю-Со.
Rendez-vous было назначено на одиннадцать часов, сразу после обхода.
После операции больная должна была остаться на несколько дней в лечебнице.
В половине десятого де Жеврэ велел закладывать карету, а в четверть одиннадцатого мать и сын уже ехали на улицу de la Sante.
Так как Грийский больше не говорил со своим преемником о предстоящей операции, то Пароли совершенно забыл о ней.
В это утро, точно так же, как и накануне, Пароли совершал свой обычный обход в сопровождении ассистентов и студентов.
На этот раз обход длился дольше обычного.
Гордясь тем вниманием, с которым его слушали, тем живым интересом, который возбуждали его объяснения, Пароли говорил много и долго, придав этому простому уроку вид настоящей лекции, достойной кафедры медицинского факультета.
В один сеанс ученики получили от него больше знаний, чем с другим профессором за целую неделю.
Явно, что итальянец готовился произвести настоящую революцию в офтальмологии.
Обход уже подходил к концу, как вдруг появился Грийский, на этот раз не принимавший в нем участия.
— Довольны ли вы, любезный друг и коллега? — обратился он к своему преемнику, протягивая ему руку, которую тот поспешил крепко пожать.
— Очень доволен, дорогой учитель, — ответил он. — Я окружен молодыми людьми, крайне интеллигентными и жаждущими знаний, так что я начинаю гордиться при мысли о тех блестящих результатах, которых мы достигнем общими силами.
— Вы сегодня же утром будете иметь случай дать им новое доказательство вашей глубокой эрудиции и несравненной хирургической ловкости.
Пароли с недоумением взглянул на Грийского.
— В чем дело? — проговорил он.
— Мне только что доложили о приезде той особы, относительно которой — помните, я вам говорил, что предстоит крайне интересная операция. Она назначена на сегодняшний день. Разве вы уже забыли?
— Сознаюсь, забыл! Больной — мужчина или женщина?
— Женщина.
— В чем состоит ее болезнь?
— В полнейшем уклонении общей системы глаза.
— Правый глаз поражен или левый?
— Оба, так что в недалеком будущем ее ждет неминуемая и полнейшая слепота.
Легкий ропот пробежал в толпе студентов.
Пароли повернулся к ним.
— Что значит этот ропот, господа? — сказал он самым любезным тоном.
Но среди учеников уже водворилось глубокое молчание.
— А теперь к чему это молчание? — продолжал Пароли. — Я хочу знать ваше мнение! Прошу вас, выберите одного, и пусть он говорит за всех остальных.
Из толпы вышел лучший из учеников.
— Видите ли, доктор, — почтительно заговорил он, обращаясь к Пароли, — мои товарищи и я сомневаемся, или, лучше сказать, мы уверены…
— В чем именно?
— Что полное уклонение системы глаза неизлечимо и что никакое лечение не может быть в этом случае ни рациональным, ни полезным.
Итальянец улыбнулся.
— Кто вам сказал это, господа?
— Все авторы, которых мы читали, профессора, у которых мы проходили курсы.
Новая улыбка, и на этот раз ироническая, мелькнула на губах итальянца, и он, обращаясь к Грийскому, спросил:
— Где эта дама?
— Я велел проводить ее в комнату № 12, где она и ожидает меня вместе со своим сыном, господином де Жеврэ.
Услышав это имя, итальянец слегка вздрогнул и нахмурился.
— Господин де Жеврэ? — повторил он, припоминая читанную им третьего дня в кабинете Грийского газетную статью о преступлении на Лионской железной дороге. — В окружном суде, в Париже, есть судебный следователь, носящий точно такую же фамилию. Это не он?
— Он самый.
«Что за странная игра случая привела сюда этого человека?» — подумал Пароли и, обращаясь сперва к Грийскому, а затем к студентам, прибавил вслух:
— Ведите же меня, любезный доктор. Господа, прошу следовать за нами.
Оба доктора, в сопровождении толпы студентов, направились в коридор, куда выходила дверь комнаты № 12.
Они вошли.
Мать Ришара де Жеврэ сидела в глубоком, покойном кресле, сын стоял около нее.
— Вы более чем аккуратны, — сказал Грийский, подходя к нему. — Вы приехали даже несколько ранее назначенного часа.
— Да, сударь! Я так хочу, чтобы зрение вернулось к моей матери! — ответил судебный следователь. — Ведь вы позволили мне надеяться на исцеление!
— Я не один, сударь. Позвольте представить вам доктора Анджело Пароли, моего преемника.
— Вашего преемника? — повторил с удивлением де Жеврэ.
— Да. Вот уже десять дней, как моя лечебница принадлежит ему. Значит, ему принадлежит право решить окончательно, не будет ли слишком большой неосторожностью эта попытка и не грозит ли она опасностью для вашей матушки.
— Как! Даже жизнь моей матери может быть в опасности? — в ужасе воскликнул судебный следователь.
Madame де Жеврэ быстрым движением встала с кресла.
— Если это так, — проговорила она слегка дрожащим голосом, — то, я думаю, с моей стороны будет
