Что делать? Как быть?
Девушка положительно была не в состоянии ответить на эти вопросы, и отчаяние и сознание собственного бессилия совершенно овладели ею.
— Обратитесь ко мне, рассчитывайте на меня, — сказал ей барон де Родиль.
Два дня подряд ходила она к нему в суд, но не заставала и возвращалась домой, в Батиньоль, с отчаянием, ежеминутно возраставшим.
Сесиль плакала, обезумев от страха перед судьбой, окончательно теряя голову, и уже серьезно подумывала о самоубийстве, как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла старая Бригитта.
— Что тебе нужно? — резко спросила девушка.
— Вас желают видеть, барышня!
— Кто?
— Какой-то барин, очень приличный с виду.
— Вероятно, судья? — с живостью спросила Сесиль, моментально вспомнив о бароне де Родиле.
— Нет, это доктор.
— Что может быть нужно от меня этому доктору? Вероятно, он пришел сообщить, что вскрытие закончено и что я могу хоронить отца.
— Нет, тут что-нибудь не то. Потому что, по-видимому, этот господин даже не знал о смерти вашего батюшки.
— Так зачем же он пришел?
— Он говорит, что пришел по очень важному делу, касающемуся лично вас.
— Сказал он тебе свое имя?
— Его зовут доктор Пароли.
— Хорошо, веди его.
Бригитта вышла из комнаты, а Сесиль осталась у пылающего камина.
Итальянец вошел.
Сесиль ответила легким наклоном головы на его глубокий поклон и, как ни велико было ее горе, успела заметить, как хорош и изящен гость.
Жестом указала она на кресло и затем, чтобы что-нибудь сказать, спросила:
— Вы, вероятно, присланы ко мне из суда?
Анджело Пароли внимательно оглядел Сесиль, нашел ее замечательно красивой и ответил:
— Нет.
— В таком случае прошу сообщить мне причину вашего визита.
— Я сейчас объясню вам, mademoiselle. Идя сюда, я надеялся увидеть самого Жака Бернье.
— Мой отец умер. Вероятно, прислуга сказала вам об этом, — прервала его Сесиль.
Слова эти были произнесены так спокойно, так сухо, что Пароли сразу понял и оценил по достоинству молодую девушку.
«Ни тени сожаления, — подумал он. — Я сделаю из нее все, что мне вздумается».
— Да, она мне это сказала. Верьте, надо, чтобы причины, которые привели меня, были очень серьезны, для того чтобы я решился потревожить вас в вашей печали и возбудить в вашей душе горестные воспоминания! Смерть вашего батюшки набрасывает тень страшной таинственности на ту находку, которая попалась мне случайно.
Сесиль с удивлением подняла глаза.
— Находку? — повторила она.
— Да.
— Какую?
— Прежде чем ответить, я хотел бы задать вам один вопрос.
— Пожалуйста!
И с этими словами Сесиль снова пригласила жестом Пароли сесть, так как он все еще стоял, не меняя позы.
Итальянец уселся и устремил на нее свои блестящие, магнетические глаза.
— Ваш батюшка скончался четыре дня назад? Так, кажется, сказала мне ваша прислуга?
— Да, сударь.
— А вы сами никуда не выходили сегодня?
— Я ходила в суд, ожидая встретить там одного нужного мне человека.
— Вы не проходили по улице Vieile du Temple?
— Нет, не проходила. Я села в омнибус, который и привез меня к окружному суду, затем я той же дорогой вернулась обратно в Батиньоль.
У Пароли вырвался жест живейшего изумления.
— В таком случае тайна кажется мне совершенно непроницаемой!
— О какой тайне вы говорите?
— А вот о какой. Скажите мне, пожалуйста, если принять во внимание, что monsieur Бернье умер четыре дня назад и что вы не проходили по улице Vieile du Temple, то каким образом могло случиться, что сегодня я нашел на этой самой улице, час назад, бумажник, принадлежащий, очевидно, вашему отцу? Да он и не мог никаким образом принадлежать кому-нибудь другому!
— Бумажник? — боязливо повторила Сесиль. — Что же в нем было?
— Черновик завещания, а также квитанция, написанная и подписанная одним марсельским банкиром, на сумму один миллион двести тысяч франков, хранящихся в его банке.
Одним прыжком Сесиль вскочила со своего места.
— Вы это нашли? — воскликнула она, задыхаясь.
— Да, и вот вам этот бумажник. Позвольте вручить его вам. Вы видите, что он даже еще в грязи. А между тем я старался вытереть его, как только мог.
Сесиль схватила бумажник.
— Я узнаю его! — воскликнула она. — Да, я знаю наверное, что этот бумажник принадлежал моему отцу! Я сто раз видела его у него в руках.
— Потрудитесь открыть его, — продолжал итальянец, — и убедитесь, что в нем заключаются те два документа, о которых я говорил.
Сесиль повиновалась. Она раскрыла бумажник и нашла в середине две бумаги, сложенные вчетверо. Взяв одну из них, она поторопилась развернуть ее.
То была квитанция банкира Давида Бонтана.
Сесиль читала, и в ее черных глазах загоралось яркое пламя.
— Это квитанция в получении на хранение одного миллиона двухсот тысяч франков, — проговорила она.
Когда она произносила слово «миллиона двухсот тысяч франков», голос ее дрожал от алчности.
— А другой документ — черновик завещания, — продолжил итальянец.
Сесиль развернула вторую бумагу и начала читать ее.
Но, по мере того как она читала, лицо ее принимало выражение изумления, гнева и горя.
— А, — проговорила она каким-то свистящим шепотом, — мой отец отказал этой твари половину своего состояния! Ведь это просто какое-то ходячее несчастье, эта женщина!
И, обращаясь к Пароли, огорченная Сесиль спросила:
— Вы читали это завещание, сударь?
— Я узнал адрес господина Жака Бернье только тогда, когда прочел завещание. Иначе я был бы принужден ограничиться тем, что заявил бы о своей находке полицейскому комиссару.
— Значит, вам известно, что мой отец отказал громадную часть состояния, которое принадлежит мне, своей незаконной дочери?
— Да, я прочел это.
— Это позорно, ужасно! Неужели закон может терпеть подобные вещи?
— Французские законы позволяют распоряжаться одной третью состояния в пользу незаконного ребенка.
— В таком случае закон ужасен, несправедлив, возмутителен!
