виноваты. Соблазнитель, совершивший насилие, — страшнейший негодяй, а вы… вы несчастная жертва.
— Вы меня любите? Боже мой, неужели это правда? — как в бреду проговорила молодая девушка.
— Да, Сесиль, я люблю вас глубокой и чистой любовью! Любовью честного человека! А вы, хотите ли вы полюбить меня?
— О да, я уже люблю вас! Да и как мне не любить такого благородного, великодушного человека! Вы — ангел прощения. Вы снова возвысили меня в моих собственных глазах.
— В таком случае, — серьезным и торжественным тоном проговорил итальянец, — пусть прошлое исчезнет навеки! Пусть о нем не сохранится никакого воспоминания! Пусть оно сгинет из вашей памяти так же, как сгинуло из моей… Ребенок, который у вас родится, будет моим ребенком…
Сесиль упала на колени, протянув к Анджело обе руки.
— О, Боже мой! Вы — олицетворенное великодушие! Сама нежность и деликатность! Что вы за человек!
— Любящий человек! Человек, которого вы сделаете счастливым навеки, если согласитесь стать его женой… А теперь подумаем о том, как нам отомстить за вашего отца.
— Не следует ли отнести к судебному следователю письмо, найденное Дарнала, вместе с бумажником, который вы мне принесли? — спросила Сесиль.
— Да, но только совершенно излишне говорить, кто именно возвратил вам его.
— Почему?
— Да если вы назовете имя Дарнала, ясно, что его немедленно привлекут к допросу. Судебный следователь будет стараться выведать у него как можно больше подробностей. Сбитый с толку всеми этими вопросами, он легко может сказать, что был вашим любовником.
Сесиль закрыла лицо руками.
— Это правда. Этот человек способен на всякую подлость и глупость.
— Значит, вы сами понимаете, что упоминать его имя не только излишне, но даже и небезопасно.
— Что делать?
— Да это очень просто. Я могу сказать, что письмо находилось в бумажнике вместе с другими документами, а вы, конечно, не опровергнете моего показания.
— Я буду во всем слушаться вас.
— Помните, Сесиль, что имя Дарнала никогда не должно больше быть произнесено — ни вами, ни мною!
— О, никогда, никогда!
— Завтра мы отправимся вместе к господину де Жеврэ.
— Ждать вас здесь, мой друг?
— Нет. Целое утро я буду занят больными в моей лечебнице. Вы и потрудитесь заехать за мной. Можете приехать в десять часов утра? Вот мой адрес.
Пароли написал две строчки на листке, вырванном из своей записной книжки, и подал его Сесиль, говоря с улыбкой:
— Вот дом, где вы скоро будете госпожой и полной хозяйкой. Спрячьте хорошенечко бумажник, который я вам принес, и не расставайтесь с ним ни под каким видом.
— Подумайте только, что я здесь совершенно одна со служанкой! Не лучше ли вам сохранить его у себя до завтрашнего утра? Мне думается, что в ваших руках он в большей безопасности, чем в моих.
— Вы правы.
И, взяв бумажник, Пароли спрятал его в боковой карман сюртука.
— Завтра, — продолжал он, — после нашей поездки к судебному следователю, мы позаботимся и о вас, или, вернее, о нас. Обдумаем наши планы и проекты относительно будущего. А до тех пор прошу помнить, что состояние вашего жениха, вашего будущего мужа, находится целиком в вашем распоряжении. Поэтому прошу обращаться к моему кошельку, сколько вам заблагорассудится.
— О нет, нет, этого не надо! — в замешательстве пробормотала Сесиль.
— Хорошо. Мы поговорим об этом завтра.
И со словами «до завтра» Пароли снова привлек в свои объятия дочь убитого им человека и поцеловал ее в лоб.
Когда он ушел, Сесиль подбежала к окну, чтобы посмотреть, как он будет уезжать. Пока итальянец спускался по лестнице, на губах его играла чисто мефистофельская улыбка.
— В полчаса добыть жену, ребенка и целое состояние! — пробормотал он. — Черт возьми! Скоро же я, однако, обделываю свои делишки! Вот уж про меня нельзя сказать, что я теряю время. Остается узнать, сделал ли Жак Бернье настоящее завещание или же ограничился черновиком…
Поль Дарнала вышел от Сесиль Бернье с сердцем, переполненным горечью, злобой и ненавистью.
Он гневался на Сесиль за то, что она обманула его, да еще и посмеялась над ним.
Он ненавидел этого незнакомца, по всей вероятности, любовника Сесиль, который, не довольствуясь тем, что заменил его, еще и подавлял его видимым превосходством и ни с чем не сравнимым апломбом. Он ненавидел свою неверную любовницу, и в то же время любил, несмотря на все мучения, которые она заставила его вынести. Ведь ненависть — один из видов любви.
Направляясь к своему дому, он не переставал бормотать отрывочные фразы и бессвязные слова.
— Выйти замуж! Да может ли это быть? Если она действительно осмелится сделать это, то, значит, положение, на которое она мне намекала, вовсе не существует. Она или ошиблась, или, по обыкновению, солгала! Не может же быть, чтобы она иначе приняла чье-нибудь предложение! Ведь все равно такой брак окончился бы очень скоро самым скандальным разрывом!
Но кто этот человек? Наверное, какой-нибудь интриган, рыщущий в поисках богатого приданого. Уж я узнаю, кто этот человек, и рано или поздно отомщу ей!
У Поля Дарнала, к счастью, было много дел.
Он стряхнул не дававшие ему покоя мысли и постарался думать только о том ремесле, благодаря которому кормился.
В большой зале, наполненной густыми клубами едкого дыма, стояли ореховые столы, совершенно черные, скамейки старинной формы, тоже ореховые и вычерненные.
Стены были обиты обоями вроде испанской кожи, бледно-золотистого, а местами темного, поблекшего отлива.
С потолка свисали медные люстры во фламандском стиле, привешенные к балкам, выкрашенным в красный и синий цвета.
Цветные стекла, из кусочков, оправленных в свинец, пропускали в комнату смутный, бледный, колеблющийся свет.
Среди этой претендующей на живописность роскоши теснилась шумная и смешанная толпа, состоявшая из мужчин всех возрастов! Одни играли в карты, в домино и кости, другие просто болтали и смеялись, но все без исключения истребляли громадное количество пива и опалового абсента, покуривая кто сигару, кто папиросу, а кто и трубку.
Это одна из тех таверн, которые называют себя «фламандскими» и которых с некоторых пор в Париже развелось громадное количество. Она находится в самом центре бульвара Сен-Мишель — «Буль-Мишь», как его называют местные жители. Ее больше всего посещают студенты-медики, старички, которые приходят ободриться около молодежи, и «барышни» этого квартала.
Таверна называется «Волна». Почему — никому неизвестно.
Пробило пять часов пополудни — роковой час абсента. «Волна» битком набита.
Молодые люди и девушки, студенты и студентки толпились в таверне и страшно шумели.
