поддерживая ходатайство моего друга Жоржа Дарье, повлияли на решение отца и тем самым обеспечили мое будущее, ибо я получил на заводе ту должность, о которой и мечтать не смел… Мне выпала неслыханная честь: вы обратили на меня особое внимание и питаете ко мне благосклонность, которой я, безусловно, ничем не заслужил, да и не пытался снискать…
— А! — вскричала Мэри. — Теперь я понимаю, почему вы пришли пораньше, почему вы здесь и, нагоняя на меня страх, говорите со мной так холодно, что кровь стынет в жилах! Вы пришли сказать мне о том, что не любите меня и никогда не полюбите…
Люсьен как ни в чем не бывало продолжал:
— Вы питаете ко мне то чувство, которое я питал к другой. Я любил ее…
— Да, вы любили ее, — горько сказала Мэри, — и до сих пор любите, а моя надежда на то, что когда- нибудь наши с вами жизни соединятся, оказались пустой мечтой.
— Вы и ваш отец, сударыня, — продолжал Люсьен, — сделали все от вас зависящее, чтобы уничтожить эту любовь, переполнявшую мое сердце… Я не упрекаю вас: я просто констатирую факт. Я принял то единственно верное и честное решение, что возможно в подобной ситуации. По мере возможности я стал избегать встречаться с вами, стараясь держаться как можно дальше. Знаю, я причинил вам немало страданий и очень сожалею об этом, но было бы несправедливо с моей стороны упрекать себя: ведь я любил.
— А теперь явились сообщить мне о том, что я должна оставить свои надежды, да? А разве я виновата, что полюбила вас? Разве я могла догадаться, что вы любите другую и она отвечает вам взаимностью? Чувство, которое вы внушили мне, стало моей жизнью — понимаете: жизнью! Теперь уже я и моя любовь неразделимы! Я уже не смогу избавиться от нее. Простите меня, Люсьен, если это — страшное преступление! Отныне я не стану больше покушаться на вашу любовь, но кто знает, что произойдет в будущем? Позвольте мне надеяться, позвольте мне жить… Прошу вас… на коленях прошу!
И Мэри, задыхаясь и дрожа, опустилась на колени перед Люсьеном, умоляя и заклиная его:
— Я слишком еще молода, чтобы умереть… Я хочу жить… и буду жить, если вы скажете, что, может быть, когда-нибудь придете ко мне и хоть чуть-чуть меня полюбите… Это невероятно, я понимаю, но, может быть, все-таки возможно… Кто знает, вдруг в один прекрасный день вы полюбите меня даже сильнее, чем ту, что царит в вашем сердцем сегодня…
— Начиная с сегодняшнего дня, я уже не могу, я просто не вправе ее любить… — тяжело вздохнув, прошептал Люсьен.
Мэри мгновенно вскочила на ноги. Ее бледное лицо осветило какое-то дикое, откровенно торжествующее выражение.
— Что вы сказали? Вы не можете, вы просто не вправе ее любить?
— Да, — хрипло ответил Люсьен.
— Что же случилось? Моя злосчастная соперница оказалась недостойна вас? Да?
— Да.
— И в чем же дело? Что она такого натворила, эта мерзкая девица, из-за которой я так страдала, столько ночей проплакала?
— Ах! Не нужно оскорблять ее. Люси — честная девушка, она чиста, как ангел…
— Вы утверждаете, что не любите ее больше, и при этом так горячо защищаете! — взволнованно воскликнула Мэри.
— Я должен вырвать из своего сердца переполнявшую его любовь… Я не вправе любить дочь убийцы своего отца.
— Что! Люси?
— Люси — дочь Жанны Фортье.
— Не может быть! — почти испуганно произнесла госпожа Арман. — Наверное, вы выдумали эту сказку специально, чтобы вселить в мою душу надежду.
— Если вам нужны доказательства, сударыня, то вот одно из них… и совершенно бесспорное…
Люсьен протянул Мэри документ, в котором шла речь о помещении Люси в приют. Девушка взяла его и с живейшим интересом прочитала.
— Ах! Теперь я отомщена! — воскликнула она вне себя от радости.
При виде такого торжества сердце Люсьена сжалось.
— Нет, — продолжала Мэри, — нет, вы не можете любить эту девицу! Вы должны ненавидеть ее! Ах! Теперь я смогу жить… и буду жить, ибо отныне у меня есть надежда!
Люсьен взял у нее из рук роковую бумажку.
— Соблаговолите выслушать меня до конца. Я еще не все сказал. Нет, ненавидеть Люси я не буду: дитя не должно отвечать за содеянное матерью, но честь приказывает мне забыть ее… Для меня это сплошное мучение, словно глубокая кровоточащая рана, и, чтобы залечить ее, потребуется немало времени… Вот об этом я и хочу вас попросить: нужно дождаться, когда она полностью зарубцуется… Мэри слушала, не сводя с него глаз.
— Если бы я сказал вам, что не страдаю вовсе, вы бы сами мне не поверили, — продолжал Люсьен, — я страдаю, и очень сильно, но намерен побороть свое горе; я хочу обо всем забыть и добьюсь этого. А когда это произойдет, сердце мое будет свободно. И тогда моя глубочайшая признательность и уважение к вам непременно перерастут в более нежные чувства; но пока позвольте мне побыть наедине со своим горем. Живите надеждой, живите ради отца: он ведь так любит вас. Вы обещаете мне выполнить мою просьбу?
— Ладно! Пусть все будет, как вы хотите! — грустно прошептала Мэри. — Я подожду… Попытаюсь подождать…
То, как девушка произнесла эти слова, встревожило Люсьена.
«Бедное дитя не выдержит… — подумал он, глядя на нее. — Но не могу же я сделать невозможное!»
В этот момент вошел Поль Арман. Лишь взглянув на них, он сразу понял, что произошло: Мэри вытирала покрасневшие глаза, значит, она плакала. Люсьен был очень бледен и серьезен. По всей вероятности, он просил девушку подождать и добился своего.
— Беседуете, детки? — сказал он, обнимая дочь.
— Да, папа.
— И на какую же тему?
Тут подал голос Люсьен:
— Вам нетрудно догадаться, сударь.
— И что же вы решили?
— Будем ждать… — сдавленно произнесла Мэри.
Миллионер не смог скрыть, что такой оборот бесит его: гнев отразился у него на лице. Заметив это, девушка, сдерживая подступившие к горлу рыдания, поспешила добавить:
— Я готова терпеливо ждать, папа. Приведенные господином Люсьеном доводы очень убедительны, свидетельствуют о благородстве его души и служат доказательством его честности.
— Сударь, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы были счастливы, — сказал Люсьен. — Теперь это лишь вопрос времени.
Мэри, из глаз которой вновь хлынули слезы, уткнулась лицом в отцовскую грудь. Поль Арман с горечью посмотрел на Люсьена. В глазах миллионера ясно читалась терзавшая его мысль: «Чтобы ждать, нужно жить, а вы убиваете ее!…»
Девушка подняла голову. Она поняла, что творится с отцом.
— Не бойся, папа, — сказала она, — обещаю тебе: я не умру. Буду жить и любить вас обоих. Господин Люсьен прав… Нужно подождать, пока рана в его душе не зарубцуется…
После последней встречи с Полем Арманом Овид Соливо не подавал о себе больше никаких вестей, поскольку полагал, что полностью застрахован от каких-либо неприятных неожиданностей. Однако кое-что из услышанного им от Аманды разрушило его уверенность в этом, не на шутку обеспокоив. Аманда проговорилась, но он не был уверен в том, что она сказала ему все. Теперь, когда у него появились основания всерьез опасаться ее, следовало узнать, насколько далеко она зашла в своей проницательности.
