— Ну нет, я не замолчу! Вы не понимаете, вы никогда не понимали, как я вас люблю! Нужно, чтобы вы наконец узнали это! Я обожаю вас целых пять лет! С того дня, когда я впервые увидел вас, моя страсть все возрастала — из месяца в месяц, неделя за неделей, день за днем, час за часом. Пока был жив Пьер, я молчал. Он называл меня своим другом; его жена была для меня священна. Он умер, вы свободны. К чему теперь молчать? Почему бы мне не потребовать свою долю счастья в этом мире? И эта доля — вы, Жанна. Чуть раньше, чуть позже, но принадлежать мне — ваша судьба. Не боритесь же с ней, и, клянусь, я сделаю вас счастливейшей из женщин.
Он поднес к лицу ее руку, которую все еще сжимал, и с каким-то неистовством поцеловал ее. Жанна резко вырвалась. Маленький Жорж, на протяжении этого отрывистого, горячечного диалога забавлявшийся на дороге со своей лошадкой, вволю наигрался и начал уже подумывать о том, что остановка в пути несколько затянулась.
— Мама, — сказал он, — пойдем, мне скучно. Пойдем с нами, дружок Жак.
И потянул старшего мастера за руку. Тот двинулся вперед, Жанна тоже. Несколько шагов они прошли молча. Жак был мрачен.
— Дайте мне этот бидон, — сказал он вдруг, — я хочу нести его.
— Нет, спасибо, мы уже почти пришли, да это не так уж и тяжело — четыре литра керосина…
Старший мастер не смог скрыть удивления и спросил:
— Вы пользуетесь керосиновой лампой?
— Да, это дешевле, а вы ведь знаете, что у меня в привратницкой свет должен гореть всю ночь.
— Конечно, но это же опасно, очень опасно, и если бы господин Лабру узнал, что вы экономите подобным образом, он был бы недоволен. Он не позволяет проносить на завод ни капли горючего.
— Я не знала об этом, — с изумлением и тревогой сказала Жанна.
— Ну, так остерегайтесь хозяина. Он просто рассвирепеет, а когда он сердит, общаться с ним не слишком-то приятно.
— С завтрашнего дня начну пользоваться масляной лампой. Я не хочу сердить господина Лабру.
Они подошли к заводу, высокая кирпичная труба которого, возвышаясь над крышами мастерских, выбрасывала в небо клубы сероватого дыма. Дверь была заперта. Жанна шагнула вперед, чтобы постучать.
— Только одно слово, — сказал Жак.
— Какое?
— Не назначайте определенного срока, оставьте себе на размышления сколько угодно времени, но позвольте мне надеяться. Вы ведь позволите, правда?
— Нет, Жак.
— Как, даже этого нельзя? — воскликнул старший мастер, в порыве гнева топнув ногой.
Женщина была поражена тем, как внезапно изменились и выражение лица, и голос собеседника. И кинулась к двери. Жак преградил ей путь.
— Не стоит лишать меня надежды, поверьте! — сжав зубы, прошипел он. — Не лишайте меня надежды! Так будет лучше…
Жанна, желая избавиться от него, действительно уже нагонявшего на нее страх, ответила:
— Ладно, потом видно будет.
— Правда?
— Разумеется.
Лицо Жака расслабилось. Свирепое выражение, на какой-то миг исказившее его лицо, исчезло.
— Ах! — сказал он, с облегчением вздохнув. — Наконец-то хоть одно доброе слово! Я так в нем нуждался! Оно придает мне сил и храбрости. Спасибо!
Жанна постучала. Дверь отворилась. Молодая вдова с сыном прошли во двор. Жак вошел следом за ними и запер дверь.
Из привратницкой вышла женщина и сказала:
— Вот вы и вернулись, госпожа Фортье, а я побегу в мастерскую; хорошо еще, я сдельно работаю, иначе бы наша старшая сочла, что меня нет слишком долго.
— Ступайте, Виктория, голубушка, и спасибо за любезность.
Жанна открыла дверь в сарайчик рядом с привратницкой и на одну из полок поставила бидон с керосином, сказав при этом вслух:
— Теперь малыш не сможет опрокинуть его, играя.
— Осторожнее с огнем! — заметил Жак. — Здания здесь ненадежные. Сплошь фанерные перегородки. Одной искры хватит, чтобы все это вспыхнуло, словно горстка спичек!
— Не беспокойтесь, господин Гаро, — ответила Жанна, закрывая дверь в сарайчик.
Жак протянул ей руку и, поскольку она явно не решалась вложить в нее свою, пробормотал:
— Вы на меня сердитесь?
— Нет, конечно, я на вас не сержусь, но прошу вас…
— О! Я больше не буду говорить того, что вам неприятно слышать, только не забывайте, что подали мне надежду. Надежда сделает меня сильным! Однажды я приду и скажу: «Теперь я могу предложить вам не только свою нежность, но еще и состояние… вам и вашим детям…» В этот день вы согласитесь стать госпожой Гаро?
— Ради детей… может быть… — запинаясь от волнения, молвила Жанна.
— Большего я и не требую, я вполне доволен и этим, дайте же вашу руку.
— Вот она.
Жак пожал ей руку и ушел.
Старшему мастеру было около тридцати; таких в народе называют «красавец парень»: хорошо сбитый молодец, мускулистый и крепко стоящий на ногах — воплощение силы и ловкости. Черты его лица, хотя и вполне правильные, были лишены утонченности. Во взгляде светился ум, но не было в нем чистосердечия. Толстая нижняя губа выдавала чувственный темперамент и незаурядную страстность.
Гаро был первоклассным рабочим-механиком, более того — отличался точностью и сознательностью. Господин Лабру давно уже решил привлечь его к делу всерьез. Старшим мастером Гаро работал на заводе уже шесть лет. Хозяин, будучи не просто владельцем завода, но инженером-изобретателем, не брезговал при случае посоветоваться с ним и всегда оставался доволен. У Жака был изобретательский склад ума, но что еще важнее —
Жак отдавал себе отчет в своих природных наклонностях и способностях и нередко, дабы развить их еще больше, ночами изучал специальную литературу. Его постоянно преследовали честолюбивые мечты. Он думал о том, что, конечно же, не век ему прозябать; что рано или поздно представится случай встать на собственные ноги и занять место под солнцем… и весьма обширное место!
По натуре он был склонен к наслаждениям и жаждал если не роскоши, которой вовсе не знал, то, по меньшей мере, удовлетворения своих материальных запросов. Он хотел разбогатеть
Совесть Жака была достаточно гибкой для того, чтобы не концентрировать внимание на средствах приобретения богатства. Он вовсе не лгал, говоря Жанне, что любит ее и хочет на ней жениться; к вдове Пьера Фортье он действительно питал страсть — сильную и искреннюю; такого рода чувства не отступают ни перед чем, если речь идет о приближении к желанной цели, однако быстро гаснут по ее достижении. Последние слова Жанны наполнили его душу необычайной радостью.
«Привыкает понемножку! — шептал он сам себе. — Вместо того, чтобы, как всегда, ответить: «Нет!», она сказала: «Может быть!» И надо же так одуреть от любви! Такое со мной впервые случается. Чего уж тут говорить, влюбился, и влюбился крепко! Она с ума меня сводит! И должна быть моей. Я не могу жить без нее и скорее убью, чем допущу, чтобы она принадлежала кому-то другому! Но, похоже, чтобы добиться ее, нужно разбогатеть. Я ведь произвел на нее впечатление, лишь когда заговорил о состоянии для ее детей. Как же мне быстренько разбогатеть? Ах! Если бы только у меня в голове родилось хорошее изобретение, а в кармане завелись тысячефранковые купюры для его внедрения, все было бы очень быстро!»
