— Поль-Александр Арман, промышленник, инженер-механик, проживаю в Париже, улица Мурильо, 27.
— Я намерен незамедлительно предпринять все необходимые шаги, — сказал адвокат, — и буду держать вас в курсе дел. Вскоре вы получите от меня письмо.
— Если вас не затруднит сообщить мне все новости лично, буду рад принять вас у себя.
— А я, сударь, счастлив буду воспользоваться вашим любезным приглашением.
Через месяц противники Поля Армана отказались от своих притязаний, ибо им стало ясно, что процесс заведомо проигран; работы по возведению завода начались. Жорж дважды поутру заходил к своему богатому клиенту на улицу Мурильо, и отец с дочерью принимали его самым дружеским образом.
Поскольку Жак Гаро вел весьма активный образ жизни и лично контролировал работу своих предприятий, дома он отсутствовал подолгу, и Мэри большую часть дня проводила без него; впрочем, скучать ей не приходилось: дочери знакомых отца — банкиров и промышленников — стали ее подругами.
Однако воздух Парижа, похоже, оказался не слишком полезен девушке. На ее перламутрово-бледных щеках стал появляться нездоровый румянец. Она начала покашливать — упорный сухой кашель не оставлял ее почти ни на минуту. Напуганный этими симптомами Жак, несмотря на сопротивление Мэри, смеявшейся над его родительскими страхами, вызвал врача. После тщательного обследования врач успокоил его и прописал лечение.
Отнюдь не будучи отъявленной кокеткой, девушка все же любила красиво одеваться и выбрала себе одну из лучших в Париже портних. Госпожа Опостин — так звали эту великую мастерицу — имела весьма обширную клиентуру в аристократических, финансовых и артистических кругах. И хотя ее мастерская на улице Сент-Оноре была довольно большой, госпожа Опостин, дабы удовлетворить потребности день ото дня разраставшейся клиентуры, вынуждена была, помимо работавших у нее девушек, нанимать швей, трудившихся на дому. Одна из них была ее любимицей. Госпоже Опостин очень хотелось, чтобы девушка жила и работала при ней, но Люси — а ее звали так — желала сохранить независимость и ни за что не соглашалась расстаться со своей комнатушкой на самой верхотуре одного из домов по набережной Бурбонов на острове Сен-Луи.
Люси было двадцать два с половиной года. Трудно даже представить себе парижскую гризетку, у которой было бы настолько утонченное и хорошенькое личико, да еще при такой ладненькой фигурке; волосы у нее были каштановые, с золотистым отливом, а глаза — синие и очень нежные. Алые губки то и дело весело улыбались, и за ними мелькали ослепительно белые зубы.
Любимицу госпожи Опостин любили и уважали все. Любили за доброту и отзывчивость; уважали за то, что, прожив в этом доме четыре года, она вела себя так, что не то что упрекнуть, но даже заподозрить ее было не в чем. Предполагалось, что у нее есть жених — сосед по лестничной площадке, чертежник Люсьен Лабру.
Люсьен Лабру после смерти тетки, госпожи Бертэн, — а ему было тогда двадцать лет — остался один на всем свете, располагая лишь несколькими тысячами франков. Госпожа Бертэн, стремясь исполнить желание своего покойного брата, настаивала, чтобы юноша получил настоящее образование и стал хорошим инженером-механиком. Впрочем, он и сам к этому стремился. Те небольшие деньги, что тетушка как-то умудрилась для него скопить, позволили ему еще какое-то время после ее смерти продолжать учебу. Когда они закончились, он принялся подыскивать хорошую работу, которая позволила бы использовать приобретенные знания.
К несчастью, никто им не заинтересовался: ему не хватало влиятельных знакомств. А нужно было как-то жить, и не только жить, но еще и платить поземельный налог за альфорвилльский участок — ни продавать его, ни закладывать он не хотел. И он решил устроиться на завод, где сможет приобрести необходимый опыт практической работы. Потом стал делать по заказу чертежи, эпюры и рисунки. Когда число заказов выросло и стало можно зарабатывать на жизнь, молодой человек ушел с завода, где уже нечему было научиться. Работать ему нравилось дома.
По воле случая он снял себе жилье именно в том доме, где жила Люси, и как раз рядом с ее комнатушкой. На лестнице он довольно часто сталкивался со своей соседкой. Сначала они просто здоровались, потом стали улыбаться друг другу, потом как-то перекинулись парой слов, потом немножко поболтали о том — о сем. А потом вступила в свои права любовь — глубокая, искренняя и чистая.
— Дорогая моя малютка Люси, я люблю вас, — сказал в один прекрасный день Люсьен, — когда я обрету сколько-нибудь прочное положение, мы поженимся… Вы согласны подождать, когда фортуна улыбнется мне?
Люси ответила:
— Я тоже вас люблю и буду ждать сколько угодно. Но зачем нам какая-то особая улыбка фортуны? Вы много работаете, да и я не лентяйка. По-моему, мы и так неплохо зажили бы вместе… Вы так не считаете? Почему?
— По двум соображениям: во-первых, когда мы поженимся, вам хватит работы и по хозяйству, а во- вторых, я считаю, что мужчина должен зарабатывать столько, сколько нужно, чтобы содержать не только жену, но и детей, когда они появятся.
Они ждали уже год; Люси нисколько не изменилась, а вот Люсьен начал поддаваться отчаянию. Зарабатывал он по-прежнему немного и, за неимением состояния, ни о какой приличной жизни в более или менее ближайшем будущем и речи быть не могло. Если он при теперешнем положении дел женится на Люси, при первой же ее беременности они окажутся в полной нищете.
Жених с невестой рассказали друг другу о себе все. То, что мог рассказать Люсьен, нам уже известно. История Люси звучит совсем коротко: когда ей было одиннадцать месяцев, кормилица, которой почему-то перестали платить, сдала ее в приют. Там она и выросла — вот и все.
Было десять утра. Люси упаковала блузку, которую нужно было отнести в мастерскую госпожи Опостин. Потом вышла на лестничную площадку и постучала в дверь Люсьена. Раздался его голос:
— Войдите!
Люси отворила дверь и вошла в комнату.
— Добро пожаловать, дорогая Люси! — воскликнул молодой человек.
Девушка молча взяла его за руки и заглянула в лицо.
— Как вы бледны!… — с чувством сказала она; в голосе ее звучал упрек. — Опять полночи работали!… Я же запретила вам!
— Никак не мог не ослушаться. Эти чертежи срочные, их нужно сдать к вечеру.
— Но вы же убиваете себя этой грошовой работой, вам должны платить в сто раз больше!
— Разумеется! Но для этого необходимо, чтобы мне повезло! Везде, куда бы я ни обратился, мне говорят одно и то же: «
На мгновение в воздухе повисла тишина; ее нарушила Люси.
— Люсьен, — нежно сказала она, — мне придется вас отругать.
— Что же я такого сделал? За что вы меня ругать собираетесь?
— Вы делаете нечто очень нехорошее: вы поддаетесь отчаянию.
— Почему вы так решили?
— Потому что вижу. Вместо того чтобы держаться стойко, вы склоняете голову перед неудачами. А между прочим, наши с вами чувства должны бы придавать вам сил и энергии. Или вы не любите меня больше?
— Ах, — воскликнул Люсьен, — нехорошо с вашей стороны задавать подобные вопросы, и даже жестоко! Вы прекрасно знаете, что я люблю вас всей душой и больше всех на свете!… Но что же я могу сделать?
— То, что делают люди, куда менее достойные, чем вы, добиваясь при этом успеха! Внушите всем уважение к своим достоинствам… Без устали стучите во все двери, хоть вам и не желают их открывать. Все
