голову, выпрямился и произнес:
— К чему отчаиваться? Овид заинтересован в моих деньгах. Люсьен убежден в том, что я — его благодетель, и благодарит ту счастливую звезду, что привела его сюда. Ну а Жанну просто поймают. И совершенно напрасно я так испугался: все в порядке, все идет как надо! Впрочем, для меня это неплохой урок: надо всегда быть начеку.
Неделю спустя Поль Арман получил записку:
«
Прочитав письмо, Поль Арман запомнил адрес и сжег его. Несмотря на принятое им твердое решение устоять против всех возможных бед, мрачные мысли все равно осаждали его, и он, пытаясь избавиться от них, с головой ушел в работу, чуть ли не сутками пропадая на заводе; Мэри скучала одна в особняке на улице Мурильо.
С Люсьеном она за это время виделась лишь раз, и вела себя с ним очень мило; настолько мило, что жених Люси, которого все больше смущала ее слишком явная благосклонность, избегал теперь встреч с дочерью миллионера.
Мэри жестоко страдала — и душой, и телом. То, что любовь ее, мягко выражаясь, не замечали, больно ранило ее сердце, усугубляя физические страдания; день ото дня она таяла буквально на глазах и становилась все бледнее, так что Поль обеспокоился не на шутку, забыв даже про собственные беды. Врачи прописывали все те же средства и — подобно тем случаям, когда наука оказывается бессильна и безнадежного больного отсылают подальше, на воды, — в один прекрасный день заявили, признав тем самым свою неспособность чем-либо помочь:
— Выдайте девочку замуж… Замужество способно помочь ей много больше, чем все наши лекарства.
Короче, Жак Гаро оказался перед раздиравшей ему душу на части необходимостью сделать выбор: либо он немедленно выдает дочь замуж, либо ему придется ее потерять. В одно прекрасное утро Мэри решилась наконец выложить отцу то, что так долго вынашивала в себе. Сидя, а точнее — полулежа в шезлонге у окна, она невидящим взглядом печально смотрела в пространство. Вошел отец. Услышав шаги за спиной, девушка обернулась и попыталась ему улыбнуться — улыбка вышла душераздирающей. Последнее время Мэри стала еще бледнее, чем прежде; на щеках у нее горели красные пятна. Глаза под коричневатыми веками стали похожи на стеклянные.
Миллионер сразу же отметил про себя все эти дурные симптомы, и сердце его сжалось. Он сел возле дочери, горячо обнял ее, взял за руки — руки пылали.
— У тебя температура, милая… — с волнением сказал он.
— Есть немножко… — ответила девушка.
И тут же на нее напал сухой, раздиравший горло кашель.
— Тебе плохо? — спросил Поль Арман.
— Да, мне и в самом деле плохо… Очень плохо…
Две крупные слезы скатились по щекам несчастного, ведь отцовская любовь была единственным человеческим чувством в его душе.
— Что у тебя болит? — спросил он.
— Сердце.
— Ты никогда не жаловалась на сердце: ни мне, ни доктору.
— А оно не так давно начало болеть… Папа, — понизив голос, сказала вдруг девушка, — я должна тебе кое в чем признаться… Раскрыть тебе всю правду.
— Говори, дорогая.
Теперь Мэри взяла отца за руки и, обратив к нему затуманенный слезами взор, объявила:
— Видишь ли, больше всего я мучаюсь при мысли, что тебя очень огорчит причина моих страданий. Ведь я прекрасно знаю, что ты мечтаешь найти мне, как говорится, «блестящую партию».
— Это действительно так. Я хочу найти тебе жениха, занимающего такое высокое положение, что любая женщина позавидует.
— Слушай, папа, тебе не нужно никого искать, ибо мечты твои неосуществимы. Я могу быть счастлива лишь в браке с одним-единственным человеком. И если этот брак не состоится, я никогда не выйду замуж. Папа, вот уже два месяца я страдаю, скрывая от тебя свой секрет… Я влюблена!
Жак Гаро содрогнулся.
— В Люсьена Лабру, да? — вскричал он.
— Ты знал об этом? — пролепетала Мэри, уткнувшись лицом в отцовскую грудь.
— Догадывался.
— Да, это так: его я и люблю… люблю больше жизни… больше всех на свете, исключая, конечно, тебя, папочка; я всегда буду его любить.
Поль Арман стал бледнее дочери.
— Но, дитя мое бедное, любить его — просто безрассудно!…
— О! Не говори мне таких вещей! — произнесла девушка и разрыдалась. — Эта любовь — часть моей жизни, и ничто в мире не вырвет ее из моего сердца. И потом: почему вдруг моя любовь безрассудна? Да, мы богаты, а Люсьен Лабру беден. Но какое это имеет значение? Люсьен незнатного происхождения, а мы сами что — разве аристократы какие-нибудь? Люсьен талантлив, отважен, решителен — стало быть, наше с ним будущее обеспечено. Я люблю его!… И даже не обладай он всеми этими качествами, я все равно любила бы его. Папа, ты не хочешь, чтобы мы с тобой разлучались. Так вот: если Люсьен станет твоим компаньоном, я всегда буду рядом с тобой. Ты даже лучше, чем сейчас, будешь чувствовать себя дома, в семье. Люсьен будет любить тебя, как люблю я, у тебя будет уже не один ребенок, а двое; только и всего. Ну разве плохо?
Жак Гаро молчал.
— Папа, ты любишь меня?
— Люблю ли я тебя, радость моя! И ты еще спрашиваешь?
В порыве отцовской нежности он прижал Мэри к своей груди.
— Значит, папочка, ты не хотел бы, чтобы я умерла?
— Бог с тобой: умерла! Да я жизнь за тебя отдать готов!
— Отдавать жизнь вовсе и не придется, нужно всего лишь дать согласие на то, чтобы Люсьен стал тебе сыном. Если ты пожелаешь сделать это, здоровье мое быстро поправится. А если откажешься… ах! Папочка, ты убьешь меня… Так ты все-таки против?
Поль Арман обхватил голову руками. Ему казалось, что череп вот-вот разлетится на кусочки.
— Доченька моя дорогая, детка любимая, не требуй от меня этого.
— Почему?
— Люсьен Лабру не может стать твоим мужем.
— А я никого другого в мужья не хочу… И никогда не выйду за другого.
Девушка, прижав руку к сердцу, едва слышно произнесла:
— Я никогда его не разлюблю, я просто умру!
И, пошатнувшись, она тихо откинулась на спинку кресла, лишившись чувств. Поль Арман в отчаянии бросился к ногам дочери.
— Мэри… Мэри, дорогая моя, — вскричал он. — Я хочу только того, чего хочешь ты… я согласен… Слышишь, Мэри!… Услышь же меня, скажи что-нибудь… Ты будешь его женой!…
Мэри не отвечала. Лицо ее оставалось мертвенно-бледным. Глаза по-прежнему были закрыты. Миллионер обезумел от ужаса. Взял руки дочери в свои: руки были ледяными.
— Умерла! — в смятении воскликнул он. — Она умерла! Я убил ее!
Он бегом бросился к камину, рванул за шнурок звонка так, что едва не оторвал. Вбежала горничная.
