— Идем к тебе, расскажу.
Овид провел его через садик в дом, открыл дверь и пригласил в тесную, обставленную простой, но добротной мебелью, очень чистую комнату.
— Видишь, братец: с тех пор, как я живу на свою, а точнее — на твою — ренту, мой дом содержится в полном порядке! — со смехом сказал Соливо. — У меня есть служанка, она же исполняет роль лакея. Никакой роскоши я себе позволить не могу, но мебель все же довольно милая. Как на твой взгляд?
— Устроился ты прекрасно, но речь пойдет не о твоем житье-бытье. Я пришел по очень важному делу. Поужинаем вместе. В прошлый раз я, помнится, отказался, а сегодня готов принять твое приглашение.
— Может, за ужином и поговорим?
— Нет.
— Ну и ну!… Значит, беседа должна проходить при закрытых дверях? Тогда, наверное, дело серьезное…
— Это уж как решишь.
Овид предложил ему стул, но знаменитый миллионер продолжал стоять; затем он провел рукой по лбу и сказал:
— В Курбвуа ты меня заверял, что я всегда могу рассчитывать на твою помощь.
— Я и сейчас готов это повторить; ведь раньше я мечтать не мог, что ты так меня поддержишь. А оказывается, я плохо о тебе думал! Ты не мелочился… не торговался, и это мне очень понравилось. Поэтому я и в самом деле готов тебе помочь — если, конечно, это в моих силах.
— И готов сделать все, что я прикажу? Вдумайся-ка получше в значение слова — ВСЕ…
Овид пристально посмотрел на «братца», и во взгляде его появилось какое-то особое выражение.
— Да, черт возьми! Я ведь не дурак! «ВСЕ» означает, что я должен повиноваться любому приказу, даже если речь пойдет о необходимости устроить небольшой пожар, как некогда сделал ты. Так?
— И даже более того.
Дижонцу почти удалось скрыть свое изумление; он пробормотал:
— Черт побери! Черт побери! Значит, дело мы будем иметь не с огнем, а с кровью, да?
— И что ты на это ответишь?
— Что такого рода делами еще не занимался. Я славный парень, нрав у меня кроткий, проблемы я склонен решать полюбовно.
— Речь идет о моем спасении. А значит, о спасении твоего теперешнего положения!
— Тебе всерьез что-то грозит? — живо спросил Овид; мысль о том, что он может потерять свою ренту, не на шутку напугала его.
— Да.
— Тогда я готов на все… решительно на все. Тот, кто угрожает тебе, угрожает и мне. Ты — мой источник финансов, и я вовсе не хочу, чтобы с тобой что-то случилось! Неужели двадцать один год спустя всплыло на поверхность твое прошлое? Если так, то какое это имеет значение — срок давности-то истек.
— Устроить грандиозный скандал истекший срок давности нисколько не мешает, а скандал отправит меня на тот свет поскорее, чем любой суд присяжных.
— Объясни-ка начистоту, что стряслось. Прежде чем приступить к действиям, я должен знать твое положение во всех подробностях.
— Ну так слушай. Едва я успел приехать в Париж, как в силу какой-то дьявольской случайности на моем пути оказался сын Жюля Лабру.
— Да, ты ведь его… знал прежде… Люсьен Лабру… Я в курсе.
— Ты в курсе? — удивился миллионер.
— Представь себе, да. Там, на заводе, в твоем кабинете, при мне прозвучало это имя. Черт возьми! У меня хватило сообразительности догадаться, что он сын того самого человека; я еще подумал, что очень- очень хитро ты поступил, устроив его к себе на работу, где он всегда будет у тебя под рукой: так ведь легче всего глаз с него не спускать — ты знаешь все, о чем он думает, все, что он делает! Вот это сила, скажу я тебе!
— Я взял его на работу именно потому, что знаю, что за идею он вынашивает.
— И что же это за идея?…
— Отомстить за смерть отца; это цель всей его жизни. И решение его твердо и бесповоротно.
— Но смерть его отца уже отомщена, ведь всеми уважаемый суд приговорил Жанну Фортье к пожизненному заключению.
— Он не считает виновной Жанну Фортье.
— Вот так-так! И почему же?
— Какое-то предчувствие подсказывает ему правду. Он полагает, что Жак Гаро вовсе не погиб, и во всем обвиняет его…
— Тысяча чертей! Ну, теперь я придерживаюсь совсем иного мнения. Раз дело обстоит так, то ваше постоянное общение чревато опасными последствиями.
— И их не избежать, если судьбе будет угодно свести его с Жанной Фортье; она ведь может узнать меня.
— Жанна Фортье до конца своих дней будет сидеть в тюрьме.
— Она сбежала. И теперь на свободе…
Овид Соливо в изумлении отшатнулся.
— На свободе! Тогда, черт возьми, дело дрянь! Они и в самом деле могут встретиться, а это нам совсем ни к чему. Короче, ты считаешь нужным убрать с дороги Люсьена Лабру?
— Нет.
— Тогда — Жанну Фортье?
— Я не знаю, где она теперь.
— Что-то мне не отгадать твоей загадки.
— Сейчас объясню… Ты знаешь, как я люблю свою Мэри!… Ради нее я Париж спалить готов. Мог бы, так и весь мир уничтожил. Если речь идет о ее жизни, я умереть за нее готов… а она, как тебе известно, очень больна.
— Нужно сделать так, чтобы она ни в коем случае не умерла… и жила, черт возьми, как можно дольше! — воскликнул Соливо. — Но какое отношение ко всему этому имеет твоя дочь?
— Мэри любит Люсьена Лабру…
— И из-за этого ты так разнервничался! — весело воскликнул Соливо… — Но ведь это
— Когда я узнал, что Мэри любит Люсьена, я все это уже просчитал… Но с этим браком ничего не выйдет.
— Вот те раз!… Что, разве парень уже женат?
— Нет, но он любит другую.
— И эта другая очень богата?
— У нее ни гроша за душой.
— Ну и болван! Это же глупо, просто невероятно!
— Может быть; но, к несчастью, все обстоит именно так, ибо Люсьен отказался жениться на Мэри.
— Теперь до меня наконец дошло. Эта пташка вставляет тебе палки в колеса, ее-то и нужно убрать…
— Да!
— Когда она исчезнет, у Люсьена хватит ума не упустить из рук то состояние, которое ты предлагаешь ему…
