— Разумеется! И как же вы собираетесь расплачиваться?
— Кредиторы обещали подождать.
— Не говорите глупостей. Вы ведь не хуже меня знаете, что в самом ближайшем времени эти люди атакуют вас не менее решительно, чем давешний господин! Ну ладно; я готов освободить вас от них, если вы окажете мне одну небольшую услугу.
— Положитесь на меня! Больше всего на свете я хотел бы вас как-то отблагодарить. Что нужно сделать?
— Сейчас объясню… Двадцать два года назад я был влюблен в одну замужнюю женщину, и она отвечала мне взаимностью. В отсутствие мужа — а он был в отъезде целый год — у нее родился ребенок. Потом приехал обманутый муж, но ни о чем не заподозрил: ребенка отдали кормилице в Жуаньи. Мне же на весьма длительное время пришлось тогда уехать из Франции. А когда я вернулся, моей бывшей любовницы уже не было в живых. Если верить тому, что мне удалось узнать, некая женщина по фамилии Фреми, воспитывавшая ребенка, сдала его в приют. А я между тем хочу отыскать свою дочь, и тут мне нужна ваша помощь…
— Я с величайшей радостью помогу вам! — воскликнул Дюшмэн. — Что нужно сделать?
— Кажется, существует такой порядок: если кормилице больше не платят за ребенка, и она не знает, что стало с родителями доверенного ей младенца, она имеет право отдать его в приют, оставив предварительно местному мэру заявление, где все очень подробно расписано и указано…
— Да, мэр заверяет подпись кормилицы, а все подробности переписывают в специальный регистр, который хранится потом в архиве.
— И помимо даты и фамилии туда вносится перечень и описание одежды ребенка?
— Да, сударь, а еще метки на белье и особые приметы, если таковые имеются.
— Ну так вот: мне нужно, чтобы в благодарность за то, что я сделал для вас сегодня, равно как и за то, что еще намерен для вас сделать, вы сняли для меня копию заявления, а точнее — записи в том самом регистре.
— Делать то, о чем вы просите, не положено, но я слишком обязан вам, чтобы думать об этом! И сделаю, что вы хотите… Мне только нужны кое-какие детали, чтобы легче было отыскать…
— Готов сообщить все, что смогу.
Дюшмэн достал из кармана блокнот, карандаш и приготовился записывать.
— Во-первых, дата помещения ребенка в приют?
— 1861 или 1862 год.
— Имя и фамилия матери?
— Жанна Фортье.
Дюшмэн аж подскочил, карандаш вывалился у него из рук.
— Что это с вами? — спросил Соливо.
—
— Это имя невинно осужденной… — произнес Овид проникновенным тоном. — Имя женщины, которую я любил… Имя матери, которая вот уже двадцать с лишним лет молит Бога о том, чтобы он сжалился и позволил ей обнять ребенка прежде, чем она уйдет из жизни! Какая вам разница, была ли она осуждена, сбежала или нет? Да если бы она не сбежала, разве бы я приехал в Жуаньи? И кто бы тогда спас вашу честь, избавив вас от тюрьмы, обеспечив тем самым вашей матери покой на склоне лет? Помогите же и вы такой же любящей матери обрести свое счастье: найти наконец и обнять свою дочь!
— Я сделаю это, сударь. Еще раз повторяю: думать тут не о чем. Когда вам нужна копия записи?
— Чем раньше, тем лучше.
— Завтра вы получите ее! Когда я смогу встретиться с вами?
— Я буду ждать вас завтра здесь же, в одиннадцать; мы вместе пообедаем, а в обмен на копию записи вы получите ту сумму, что задолжали кредиторам. Надеюсь, в дальнейшем вы воздержитесь от столь безумных страстей… Она хотя бы хорошенькая, эта ваша любовница?
— Очень хорошенькая, сударь, и такая плутовка! Она брюнетка, глаза — черные-черные, на щеке — маленькая родинка, а фигура просто несравненная! Аманда — парижанка, здесь она работала у одной модистки…
— Аманда? — переспросил Соливо, в котором это описание живо пробудило кое-какие воспоминания.
— Да, сударь… Аманда Регами…
Тут уж настал черед Овида подскакивать.
— Ах! Ну надо же! Любопытная штука! — воскликнул он.
— Вы знакомы с Амандой?
— Да, мой юный друг, теперь я вас хорошо понимаю! Но ведь она больше не живет в Жуаньи?
— Уехала; несколько месяцев назад вернулась в Париж, оставив в дураках не только меня. Из магазина, в котором работала, она стащила два рулона кружев по пятьсот франков каждый…
— Ах ты, Господи!… И ее не посадили в тюрьму?
— Нет, сударь. Она так просила и умоляла хозяйку не делать этого, что та пожалела ее. И ограничилась тем, что взяла с нее письменное признание в краже и обязательство в течение года возместить нанесенный ущерб. Хозяйка твердо решила обратиться в полицию в том случае, если она не сделает этого… Я подделал подпись дядюшки только потому, что хотел помочь ей расплатиться.
— И что же?
— Как только деньги оказались у нее в руках, она сразу же их истратила.
— Но потом все-таки расплатилась с хозяйкой?
— Понятия не имею; наверное, нет.
— Как зовут модистку, у которой она работала?
— Госпожа Дельон; живет она в доме 74 по улице Гранд.
Ужин подошел к концу. Овид посмотрел на часы.
— Ну что ж, господин Дюшмэн, на сегодня хватит, — произнес он, прекратив наконец свои расспросы. — Я устал и отправляюсь спать. До завтра, как договорились.
— Да, сударь; и примите еще раз уверения в моей безграничной благодарности.
— Забудем об этом, — сказал Овид.
Дижонец поднялся к себе в номер, улегся в постель и тут же заснул безмятежным сном. Он был доволен прошедшим днем.
Возвращаясь в мансарду, которую он снимал в доме по соседству с мэрией, молодой человек никак не мог поверить, что все произошедшее — не сон. Нет у него больше долгов и неприятностей, нет больше у кредиторов компрометирующих его документов. Одно лишь показалось ему странным и вызвало некоторое беспокойство: почему незнакомец, имени которого он так и не узнал, не отдал ему векселя?
На следующий день Дюшмэн ранним утром пробрался в архив и отыскал регистр за 1861 год. Не найдя там нужной записи, взялся за следующий.
— Или я совсем ничего не понимаю, или именно это мне и нужно, — произнес он, разглядывая подколотый к одной из страниц регистра листок. И пробормотал, читая его:
— Фреми… Жанна Фортье… Люси… Да, это то, что нужно. И искать-то толком не пришлось. И зачем тратить время попусту, переписывая? Отдам оригинал.
Даже не дочитав до конца, он отколол листок, сложил его и сунул в карман. Потом убрал на место регистр, отнес ключ от архива в привратницкую и вернулся в свой кабинет.
Пока Дюшмэн таким образом делал то, что, по его же словам, «не положено», Овид Соливо вышел из гостиницы и неспешно двинулся по улице Гранд, внимательно читая вывески только что открывшихся лавок. Пройдя сотню шагов, он оказался перед магазином модистки. В дверях стояла девушка.
— Барышня, — спросил он, — здесь живет госпожа Дельон?
— Да, сударь, это моя мама.
— Могу я сейчас поговорить с ней?
— Конечно, заходите.
