При виде незнакомых лиц в комнате водворилось глубокое молчание.
— Господа, — спросил Рене, осматриваясь, — Жан Жеди здесь?
— Он вышел ненадолго, — ответил Миньоле.
— Но он здесь, в ресторане?
— Нет, он уехал на свидание, которое назначено ему в Бельвиле, у него дома.
— Свидание!… После полуночи!… — воскликнул Рене. — Это маловероятно!…
— А между тем это правда. Его товарищ Рене Мулен ждет его там.
Рене пожал плечами:
— Я Рене Мулен и не назначал ему никакого свидания.
— Нечего сказать, хорошая шутка, — смеясь, сказал Миньоле. — Вы уверяете, будто не назначали ему свидания, а он получил ваше письмо.
— Мое письмо?…
— И в доказательство я вам покажу его, — пробормотал Альбинос, язык которого едва ворочался, — посмотрите.
Рене схватил письмо и, едва бросил на него взгляд, как громко вскрикнул от ужаса.
— Что такое? — в один голос спросили все.
— То, что теперь Жан Жеди, вероятно, уже мертв, — и прибавил, обращаясь к Этьену: — Моим именем воспользовались, чтобы завлечь Жана в западню, точно так же сделали это с Бертой. Идемте скорее, но я боюсь, что мы придем слишком поздно.
И он увлек за собой доктора, оставив гостей в сильном удивлении.
— Ну что? — спросил Лорио при виде племянника и Рене. — Нашли Жана Жеди?
— Жан, по всей вероятности, теперь убит. Скорее, господин Пьер, везите нас.
— Куда?
— В Бельвиль, улица Ребеваль.
— Улица Ребеваль? Я недавно возил туда одного господина, приехавшего из Гавра.
— Это он, Жан. Поезжайте скорее!
«А! Черт возьми, — думал Лорио, садясь на козлы и пуская лошадь в галоп. — Если бы я знал!… Но я не знал!»
В тот же самый вечер, около десяти часов, Анри де Латур-Водье отправился в дом на улице Берлин к мистрисс Дик-Торн.
Гостей было очень немного: человек двадцать составляли маленький, интимный кружок.
— Увижу ли я сегодня моего друга Этьена? — спросил он у вдовы.
— Не могу ответить на этот вопрос. Хотя господин Лорио не может сомневаться в нашем расположении, но тем не менее с некоторого времени он очень редко бывает. Мы прощаем ему, зная, что он очень занят.
— Да, действительно. Этьен жертвует удовольствиями ради работы.
— Точно так же, как и вы, — сказал один банкир, лет пятидесяти, друг дома. — Говорят, что вы трудитесь без устали.
— Да, действительно, меня привлекает все, что относится к моей профессии.
— Ваша профессия прекрасна, — смеясь, сказал банкир, — но в то же время опасна.
— Опасна?… Что вы хотите этим сказать?
— Очень простую вещь. Не правда ли, что верх адвокатского таланта есть умение обманывать судей прекрасными словами, опровергать очевидность, превращать истину в ложь и наоборот, чтобы, наконец, добиться оправдания преступника?
Анри вздрогнул: услышанные им слова позволяли ему достичь цели и давали предлог начать желанный разговор.
— Мне кажется, что вы ошибаетесь, — сказал он. — Адвокат, понимающий свои права и все величие своих обязанностей, никогда не старается защищать заведомо несправедливое дело. Высшее торжество ораторского таланта заключается не в том, чтобы оправдать преступника, но в том, чтобы помешать судьям осудить невиновного за преступление другого.
Говоря это, Анри искоса поглядел на мистрисс Дик-Торн. Она слушала внимательно, но была совершенно спокойна.
Парижская публика, к какому бы классу общества она ни принадлежала, до крайности любопытна относительно всего, что касается полиции, правосудия, суда. Услышав слова «суд», «преступник», «невиновный», гости Клодии подумали, что разговор идет о какой-нибудь таинственной криминальной драме, и, прервав разговор, подошли.
— Неужели вы думаете, — спросил банкир, — что судьи бывают иногда до такой степени слепы, что произносят несправедливые приговоры?
— Я в этом уверен. Знаменитые процессы представляют много доказательств этому.
— Вы имеете в виду дело лионского курьера?
— Это и много других. К несчастью, юридические ошибки очень многочисленны, и я занимаюсь только теми, которые уже признаны доказанными. А сколько еще других, не менее ужасных, остаются навеки погребенными во мраке? Число их безгранично.
— Безгранично?… — повторил банкир. — Вы смогли убедиться в этом?
— К сожалению, да. И позвольте мне назвать одно дело, самое странное и самое печальное, какое только можно себе представить. Две недели назад вы были на празднике в этом доме…
— Да, действительно, — сказал банкир, — я имел честь быть одним из гостей мистрисс Дик-Торн.
— В таком случае, вы должны помнить один эпизод, очень неудачно вставленный в программу живых картин и произведший на нашу любезную хозяйку такое тяжелое впечатление, что она упала в обморок, так как эта картина напомнила ей сцену в том же роде, в которой она чуть было не погибла в Англии…
Клодия почувствовала неопределенное беспокойство, но не показала его. Она смотрела на Анри немного мрачно, спрашивая себя, почему молодой человек говорит об этом.
— Вы помните? — продолжал адвокат.
— Конечно, — ответил банкир. — Эта картина называлась «Преступление на мосту Нельи».
— И должен вам сказать, — продолжал Анри, — что картина, которую вы, может быть, считали фантазией, представляла подлинное преступление, совершенное на мосту Нельи в 1837 году… Несколько дней назад это дело попалось мне на глаза, и я прочел его с величайшим интересом. Один механик, изобретатель по имени Поль Леруа, был обвинен в том, что убил своего дядю, доктора из Брюнуа, чтобы украсть большую сумму денег…
Анри глядел на Клодию. Бывшая куртизанка была страшно бледна, но оставалась по-прежнему невозмутимой. Ее лицо казалось мраморным, только на висках и на лбу выступило несколько капель пота.
— Что же вы хотите сказать, дорогой маркиз, — сказала она, улыбаясь, — вероятно, читая этот процесс, вы открыли какую-нибудь юридическую ошибку?…
— Совершенно верно.
— Механик, изобретатель, имя которого вы сейчас назвали…
Клодия остановилась.
— Поль Леруа, — подсказал Анри.
— Да, Поль Леруа, что же, он был осужден?
— Да.
— К чему его присудили?
— К смертной казни. И не только присудили, но и казнили.
— И вы думаете, что этот человек был невиновен?
— Я в этом уверен.
— У вас есть доказательства?
— Да — косвенные.
