были деньги, а у Поля их не было.
Он впал в отчаяние от неудачи, постигшей его в ту минуту, когда он был близок к цели. Ему недоставало ста тысяч франков, и тогда он подумал о своем дяде, который был всегда к нему очень добр. Он отправился в Брюнуа и вернулся в тот же вечер с пятьюдесятью луидорами.
Успех был обеспечен; капиталист обещал дать деньги и даже дал немного, чтобы можно было как- нибудь перебиться, желая принудить Поля Леруа уступить свое изобретение за кусок хлеба.
Два года спустя, в сентябре 1837 года, Эстер и мадам Амадис по-прежнему жили на улице Святого Луи. Эстер была сумасшедшей, и, хотя по временам у нее случались проблески рассудка, тем не менее доктора подавали слабую надежду на выздоровление.
Раз в месяц Сигизмунд отправлялся к доктору Леруа, чтобы обнять сына, который быстро развивался.
Мать Сигизмунда хворала, и он видел уже приближение того часа, когда он сможет объявить о своей женитьбе и взять к себе ребенка.
Жорж и Клодия Варни не расставались; они издали следили за внуком и умирающей бабушкой.
Маркиз де Латур-Водье нуждался больше, чем когда-либо. Евреи давали ему деньги только под 80 процентов, да и то считали это безумием.
Тем не менее Клодия не бросала его и, не жалуясь, переносила всевозможные лишения не из-за привязанности к нему, ни даже от беззаботности, а потому, что тайный инстинкт говорил ей, что ее любовник скоро разбогатеет, и она не хотела потерять своей доли.
Наконец дело дошло до того, что маркизу Жоржу пришлось скрываться от своих кредиторов, чтобы избежать тюрьмы.
Жорж и Клодия жили в Нельи, в маленьком меблированном доме, который они сняли под вымышленными именами. Они жили одни и не принимали никого. Клодия была по-прежнему хороша, но маркиз, казалось, постарел на десять лет, и его характер портился по мере того, как седели волосы.
Однажды Клодия вернулась около девяти часов вечера.
— Принесла деньги? — спросил Жорж.
— Нет, ростовщики не дают ничего. Они узнали, что тебе нечего рассчитывать на наследство матери, и не только хотят посадить тебя в тюрьму за долги, но еще думают обвинить в мошенничестве за то, что ты обманул их, говоря о воображаемых ресурсах.
— Значит, я погиб, — с отчаянием прошептал Жорж.
— Нет, я добилась недельной отсрочки.
— Но что я могу сделать за эту неделю?
— Ты можешь разбогатеть.
— Каким образом?
— По милости целой серии комбинаций, родившихся в моем мозгу. Ты знаешь капитана Кортичелли?
— Мнимого неаполитанского дворянина, который так хорошо дерется на шпагах?
— Да, не пройдет и недели, как он убьет твоего брата на дуэли.
— Полно, брат не станет драться с подобной личностью.
— Эта личность сумеет его заставить; положись на него: он уверен в своей ловкости.
— Пожалуй, но когда герцог умрет, останется ребенок. Сигизмунд, наверное, написал завещание.
Клодия вынула из кармана бумажник, а из него — незапечатанное письмо, которое подала Жоржу.
— Узнаешь ты этот почерк? — спросила она.
— Да, конечно; это почерк моего брата. Каким образом письмо попало к тебе в руки?
— Я скажу это, когда ты прочтешь его. Жорж развернул письмо и прочел:
«
Закончив чтение, Жорж вопросительно взглянул на Клодию. Она объяснила ему, что письмо должно быть передано доктору Леруа, который доверчиво явится на свидание вместе с ребенком.
— Я нашла у тебя одно старое письмо герцога. Моя горничная вскружила голову его лакею, который каждый день носит на почту письма; последнее было у меня в руках пять минут, что позволило мне написать письмо в тех выражениях, в каких всегда пишет герцог старому доктору. Наконец, я нашла в Париже одного нотариуса, который не имеет себе подобного в подделке почерка и за десять луидоров написал мне это послание, текст которого я ему продиктовала.
— Мы спасены! — воскликнул Жорж. — Пошлем письмо и будем ждать.
— Будь спокоен! — ответила Клодия. — Сначала надо заручиться согласием капитана Кортичелли, а затем нам нужен человек, который за несколько золотых избавил бы нас от старика и ребенка.
— Но где найти его?
— В кабаке, у моста Курбвуа…
— А кто за ним пойдет?
— Ты.
— Когда?
— Сегодня ночью.
Около одиннадцати часов переодетый Жорж отправился в дорогу, а Клодия, разбитая усталостью, бросилась на постель и сейчас же заснула; но, как ни крепок был ее сон, она вдруг проснулась от странного шума. Сев на постели, она стала прислушиваться и скоро догадалась, в чем дело: кто-то старался открыть ставню окна в ее комнате.
Клодия была необыкновенная женщина. Она поспешно вскочила с постели, бросила одну из подушек под одеяло, чтобы заставить думать, что на постели кто-то спит, и, взяв пару пистолетов, тихонько вышла в соседнюю комнату, дверь которой оставила полуоткрытой.
Ставня скоро уступила. Вор вырезал кусок стекла, просунул в отверстие руку, открыл окно и влез в комнату.
Это был молодой человек лет двадцати четырех, замечательный своей худобой. Он стал прислушиваться и, не слыша никакого шума, открыл потайной фонарь. На столике около постели лежали золотые часы с цепочкой. Он вынул из кармана нож и намеревался ударить спящего, но Клодия быстро открыла дверь и появилась с пистолетами в руках. Вор хотел бежать, но Клодия, которой пришла в голову странная мысль, остановила его.
— Вы в моей власти, — сказала она, — и, если дорожите жизнью, бросьте нож под кровать.
Вор повиновался. Клодия, продолжая угрожать пистолетами, заставила его войти в темную комнату без окон и заперла за ним дверь. Затем она села, ожидая возвращения Жоржа.
Он вернулся, потерпев полное поражение, так как все мошенники приняли его за сыщика.
— Ну, а я, — сказала Клодия, — нашла то, что ты искал. — Она отправилась к темной комнате и выпустила вора. Его звали Жан Жеди; его обещали не только не выдавать правосудию, а даже дать денег, если он согласится убить, не подвергаясь никакому риску, старика и ребенка.
Он охотно согласился. Жорж и Клодия не доверяли ему и заперли в подвал, где он должен был ждать, пока настанет время действовать. На другой день Клодия условилась с капитаном Кортичелли, который обещал драться с Сигизмундом де Латур-Водье взамен письменного обязательства уплатить ему большую сумму после смерти герцога.
