– Будь это так, вы не стали бы задаваться этим щекотливым вопросом и уж тем более не колебались бы с ответом. Нет, в мыслях у вас сделка… политический брак, и вы пытаетесь взрастить цветы на сухой тропе расчета. Могущественный Сулайман обложил ваши земли данью, как и всех своих соседей, и вы задумали освободить их от податей, получив господина, которого рассчитываете сделать своим рабом. Но остерегайтесь…
– Чего же мне бояться? Он боготворит меня.
– Он питает слишком пылкую страсть к собственной особе, потому его чувство к вам – всего лишь желание, а оно преходяще. Сулайман живет рассудком: он властолюбив и холоден.
– Разве он не величайший царь земли, не благороднейший отпрыск рода Сима, к которому принадлежу и я? Где в мире найдешь ты царя, более достойного дать наследников династии Химьяритов?
– Род наших предков химьяритов куда более высокого происхождения, чем вы думаете. Разве могли бы дети Сима повелевать обитателями небес? Наконец, я верю предсказаниям оракулов: ваша судьба еще не свершилась, и знак, по которому вы должны узнать вашего супруга, еще не явлен. Птица Худ-Худ еще не передала вам волю вечных сил, покровительствующих вам с рождения.
– Неужели моя участь будет зависеть от воли какой-то птицы?
– Единственной в мире птицы. Никто больше из известных нам обитателей небес, воздушной стихии, не обладает таким умом, л душа ее, говорил мне великий жрец, рождена из стихии огня. Это не земное создание, оно произошло от джиннов[9].
– Правда, – вспомнила Балкида, – Сулайман тщетно пытается подманить ее и безуспешно подставляет ей то плечо, то руку.
– Боюсь, что она никогда к нему не сядет. В прошлом, когда животные были покорны человеку – а предки угасшего рода Худ-Худ жили в те времена, – они не повиновались людям, созданным из глины. Они признавали только дивов, джиннов – сынов воздуха и огня… Сулайман же принадлежит к племени, предков которого вылепил из глины Адонаи.
– Но ведь Худ-Худ повинуется мне… Сарахиль улыбнулась и покачала головой.
Принцесса крови из рода химьяритов, родственница последнего царя, кормилица царицы, была сведуща во многих науках, а ее мудрость в житейских делах не уступала ее скромности и доброте.
– Царица, – отвечала она, – есть тайны, недоступные вашему возрасту, тайны, о которых девушки нашего рода не должны знать до замужества. Если страсть заставляет их потерять голову и свернуть с предначертанного пути, тайны эти так и остаются для них за семью печатями, ибо они не должны стать достоянием людей непосвященных. Пока вам достаточно знать одно: Худ-Худ, прославленная птица, признает своим хозяином лишь супруга, уготованного царице Савской.
– Вы добьетесь того, что я прокляну этого пернатого тирана…
– Который, может быть, избавит вас от деспота, вооруженного мечом.
– Сулайман добился от меня слова, и если я не хочу навлечь на нас его праведный гнев… Нет, Сарахиль, жребий брошен; срок истекает, и уже сегодня вечером…
– Сила Элохимов велика… – пробормотала кормилица.
Не желая продолжать беседу, Балкида нагнулась и принялась собирать гиацинты, цветы мандрагоры и цикламены, пестреющие на зелени луга, а неразлучная с нею Худ-Худ то порхала, то семенила вокруг, кокетливо склоняя головку, словно просила прощения.
Тем временем замешкавшиеся служанки нагнали свою госпожу. Они говорили между собой о храме Адонаи, стены которого виднелись вдали, и о медном море, которое было у всех на устах вот уже четыре дня.
Царица поспешила подхватить новую тему, и девушки любопытной стайкой окружили ее. Высокие смоковницы, раскинувшие над их головами зеленый узор, окутывали прелестную группу прозрачной тенью.
– Каково же было удивление, охватившее нас вчера вечером, – рассказывала Балкида. – Даже сам Сулайман был так ошеломлен, что потерял дар речи. Три дня назад все, казалось, погибло; Адонирам рухнул, сраженный, перед своим неудавшимся творением. Счастье изменило ему, и его слава утекла на наших глазах вместе с потоком взбесившегося металла; забвение и небытие ожидало художника… А сегодня его имя победно разносится по холмам; строители принесли к порогу его дома целую гору пальмовых ветвей; сегодня он велик, как никто в Израиле.
– Грохот металла, возвестивший его триумф, – сказала юная савеянка, – донесся и до наших шатров; напуганные памятью о недавней катастрофе, о царица, мы трепетали за вашу жизнь. Ведь дочери ваши так и не знают, что произошло.
– Не дожидаясь, пока остынет плавка, Адонирам – так рассказывали мне – созвал на рассвете всех упавших духом ремесленников. Главы цехов окружили его; они возмущались, готовы были взбунтоваться – он успокоил их, сказав всего несколько слов. Все принялись за работу и три дня не снимали формы, чтобы быстрее остыла отливка, между тем как все думали, что она разбита. Их замысел был окутан тайной. На третий день эта несметная армия ремесленников взялась за рычаги, почерневшие от горячего металла, и подняла медных быков и львов. Огромные статуи подта-щили к гигантской чаше и установили с такой быстротой, что это было похоже на чудо; и вот медное море, освобожденное от каменных опор, легло на двадцать четыре скульптуры; и пока Иерусалим, ничего не зная, сокрушался о потраченном впустую золоте, великолепное творение предстало во всем своем блеске изумленным глазам тех, кто его сделал. Вдруг рухнули барьеры, установленные строителями; толпа хлынула на площадку; шум донесся до дворца. Сулайман испугался бунта и поспешил туда; я пошла с ним. Толпы народу устремились следом за нами. Нас встретили сто тысяч ликующих ремесленников, увенчанных зелеными пальмовыми ветвями. Сулайман не мог поверить своим глазам. Весь город хором превозносил Адонирама.
– Какой триумф! И как он, должно быть, счастлив!
– Он? Странный гений… глубокая и загадочная душа! Я попросила позвать его, его искали; строители обшарили все вокруг… тщетно! Равнодушный к своему успеху, Адонирам прятался от людей, он бежал похвал, светило скрылось. «Ну вот, – сказал Сулайман, – царь народа лишил нас своей милости». Что до меня, то, когда я покидала это поле битвы гения, сердце мое преисполнилось печалью, а мысли – воспоминаниями о смертном, столь великом своим творением и великом вдвойне своим отсутствием в час триумфа.
