– У нее на это есть достаточное оправдание: на ее родине слишком жарко.
– Это где же?
– В Андалузии, ваше высочество. – Про себя Гонен добавил: – «Андалузянка с улицы Глатаньи!» Нужно сказать, что один старинный и наивный хроникер обозначил улицу Глатаньи такими словами: «rue ou est desfillettes».
– Хорошо, – прибавил Орлеанский, – мы об этом поговорим еще. А теперь, после шутихи, перейдем к шутам. Завтрашний день ты, король шутов, предоставишь их в распоряжение господина шамбелана, который произведет им смотр. Понимаете ли, Савуази?
– Отлично понимаю, ваше высочество.
– Но я не понимаю, – сказал Гонен.
– Тебе вовсе не нужно понимать.
– Может быть даже лучше, чтобы я не понимал.
– Ты слишком много рассуждаешь, король шутов; довольно, даже слишком довольно. Гонен раскланялся и вернулся на эстраду.
– Кузен Бургундский, – снова заговорил Орлеанский, – вот уже много прошло времени с тех пор, как герцогиня Маргарита не была в Париже… а, между тем, красота и ум ее составляли украшение двора, пока вы воевали с неверными.
– Она предпочитает уединение и чувствует себя лучше в своем герцогстве, – ответил, едва сдерживаясь, Иоанн.
– Странно: в ней не заметно было такой антипатии к Парижу в то время, когда вы были в плену у турок.
Иоанн готов был вспыхнуть, но вмешался герцог Беррийский.
– Дорогие племянники, вы не кушаете, а между тем вот превосходные ржанки.
Пока тот и другой брали предложенные блюда, он наклонился к своим братьям Анжуйскому и Бурбонскому и сказал вполголоса:
– Если мы не вмешаемся в разговор, то они недолго останутся в мире.
Затем прибавил громко:
– Правда ли, герцог Иоанн, что турки употребляют некое черное, как чернило, питье, которое называют кофе?
– А правда ли, – спросил со своей стороны герцог Бурбонский, – что они бреют головы и оставляют только один клок волос, за который ангел смерти должен тащить их в рай Магомета?
– А правда, – сказал еще Анжуйский, – что они совсем не пьют вина?
На два первые вопроса Бургундский только утвердительно кивнул головой, на последний он ответил:
– Никогда, они в этом случае умнее нас.
– Умнее! – вскричал с иронией Орлеанский, – а в этом умнее, что набирают себе кучу жен и запирают их в особом здании, именуемом сераль?
– Не вам бы бросать камнем в их сераль; вам тоже можно поставить на вид ваш «Val d'Amour».
– Это выдумка, кузен, сплетни ваших приятелей-мясников и кожевников… этими россказнями тешатся простофили у цирюльников.
– А ваши смелые любовные похождения тоже сказки? Или приписываемые вам победы возмущают вашу скромность?
– Нисколько, кузен Жанно, как называет вас король шутов. Ваш кузен Людовик встретил в жизни весьма немногих дам, отказавших ему в любви; но он ни мало этим не тщеславится, памятуя поговорку из старинного фаблио:
«Vous 1'etes, serez ou futes, de fait ou de volonte».
– Кузен Людовик, вы очень жестоки к слабому полу и, прибавлю, несправедливо жестоки. Согласен, что добродетель по улицам не бегает, но все-таки есть множество примеров…
– Гм… гм… то же самое рассказывает и метр Гонен у себя на эстраде. Только он прибавляет… извините, кузен, что это мнение нищих духом, которых тоже весьма много.
– Метр Гонен ничто иное как фигляр. Для вас, в данном случае, он только потому может служить авторитетом, что вы взяли себе за правило судить о женщинах только по оригиналам тех портретов, которые, в хронологическом порядке стоят в галерее вашего Брегенского отеля. Для большей точности нужно прибавить, что все эти портреты в костюмах земного рая. Когда вы нам покажете эту галерею, кузен?
– А когда луна закроет солнце.
– Зачем же такая таинственность?
– А затем, что я боюсь некоторых заинтересованных глаз.
– Но мои, надеюсь, не в числе таких?
– Прекрасный кузен, неужели вы всегда будете стоять за исключения?
– Подлец! – проворчал Бургундский, раздавив от ярости ручку своей шпаги.
