– Все ясно. Сале – лакей. Жан-Пьер – шут в ожидании вожделенного колечка и должности своего шефа.
– Нет, что вы! – Жишонга отрицательно замотал головой. – Жан-Пьер Миракло… – И осекся, потому что одновременно раздался стук в дверь, створка приоткрылась, и в нее заглянуло упомянутое лицо в поварском колпаке и с лучезарной улыбкой.
– Обслуживание номеро-ов! – бабьим голосом протянул южанин, распахивая дверь пошире и ввозя груженную позвякивающей посудой тележку. – Кушать подано, мадам метресс! Моя ясноокая несравненная госпожа! А колечко-то, вот оно! – И продемонстрировал мне «братский» перстенек на левом мизинце, прежде чем начал сервировать передо мной на кофейном столике вокруг пустого бокала и моего с коньяком. – Я его в кармашке держу, чтоб не замесить в фарш или там, скажем, в тесто. А вы бы, мадам метресс, поосторожнее с этим мсье гением. Совершенно верно, я – шут! Для пущего смеху – в поварском колпаке. Так и значусь в ведомости. А присутствующий здесь мсье гений – соглядатай по штату, стукач, проще говоря. Я-то хоть еще омлет или там супчик какой-никакой сварганить могу, а этот только притворяется садовником. Сам даже розу от елки отличить не в состоянии! Только ходит всюду, вынюхивает, высматривает, а потом – шнырь к старику Варю. И – ши-ши-ши, ши-ши-ши – старикану на ушко. Вот такие дела, мадам метресс! – И склонился в поклоне с перекинутой через левую руку салфеткой. – Изволите приказать шампанское открывать? Или продолжите коньячком пробавляться с мсье гением?
Я терпеливо ждала развязки шоу, поглядывая то на повара, то на Жишонгу. Красавчик-южанин гримасничал, как обезьяна. Черное лицо античной статуи было непроницаемым. Единственный раз белые, словно инкрустированные белки блеснули, когда Жан-Пьер назвал меня «мадам метресс». Но я сделала ему знак, что как раз это волнует меня меньше всего.
– А вы, мсье гений? Что ж вы стесняетесь? – не унимался Жан-Пьер. – Присаживайтесь к ножкам мадам хозяйки, как верный пес. Она вам и коньячку плеснет, и кусок какой кинет с барского стола. Глядишь, вы и за меня словечко замолвите, что мол, дескать, не такой уж этот шут никчемный…
– Знаете, мсье Миракло, хамство Моник по сравнению с вашим просто лепет младенца, – не выдержала я.
Повар вдруг упал на колени и воздел руки:
– О горе мне! Пощадите! Не прогоняйте, хозяйка!
Но от меня не ускользнул его взгляд, брошенный на Жишонгу. Причем тот встретился с поваром глазами, шумно выдохнул и отвернулся. И этот крошечный эпизод мне совсем не понравился.
– Мсье Жишонга, у меня такое ощущение, что это очередной розыгрыш в местном стиле.
– Да нет! Что вы! Ни в коем случае! – запротестовал он.
– Но вы ведь, кажется, обещали мне свидание с мсье Миракло?
– Паскаль, правда, что ли? – изумился повар, садясь на пол и заговорив совершенно нормальным голосом. – Ты ей со мной правда рандевушку обещал?
– В том смысле, что ты дашь перекусить патронессе с дороги. Я пошел за тобой, но как-то так получилось, что мы разговорились. – Жишонга смущенно развел руками, показывая на сервировку. – А ты сам догадался… молодец. Кстати, наша патронесса – доктор математических наук. Преподает в том же самом вузе, который я закончил. Вот…
Повар резко вскочил на ноги, чуть не свернув левым плечом могучее кресло, вытянул руки по швам.
– Честь имею представиться, капитан ВВС Жан-Пьер Миракло. В отставке. У меня одного глаза нет. Потому вечно сшибаю мебель. – И потянулся именно к левому глазу, как бы с намерением его вынуть.
– Пьеро! – одернул его Жишонга. – Ну правда, хватит уже. С глазами у тебя все в порядке. У тебя нет одной почки.
– Ух! – Миракло погрозил ему кулаком. – Почки – это неинтересно. А вот глаз стеклянный – это да! Скажите, патронесса?
– Почки – это грустно, – сказала я. – Почки – это значит, что вы не можете есть половины того, что готовите. И вино вам пить нельзя.
Он вдруг раскатисто захохотал.
– Вино? Да я его в девках в рот не брал! Коньяк – вот мужской напиток. А что касается стряпни, то я и выучился готовить, потому что жрать… ой, пардон! есть ничего было нельзя. А потом как-то так навострился, что теперь зимой меня как звезду диетической кухни приглашают во всякие там люксовые ресторации. Ведь у которых денег много, у тех, считай, всегда, больной потрох, – кокетливо похлопав себя по талии, почти пропел он. – А здесь такая скукотища зимой. Жуть! Гостей нет, прислуга в отпуске. Даже наши старики и те, бывает, сваливают в Париж. Тут же два часа на машине. Один этот черный демон, в смысле гений, – повар ткнул пальцем в Жишонгу, с нежностью глядя на него, – сидит тут со своим компьютером. А потом хлоп! Бог мой! Под каким-нибудь Сиднеем или Рио его экологические пейзажи уже торжественно открывают с речами и при большом стечении прессы и мировой общественности. А зануда, как есть зануда! Ничем не проймешь. Сделает каменную морду, и хоть ты тресни! И вот почему он гений, а я нет?
– Ладно, Пьеро, пойдем, ты самый великий гений, – ласково обнимая его за плечи, сказал Жишонга. – Пойдем. Патронесса и так уже без сил. А тут ты со своим трепом.
– Вот видите, патронесса? Вот так всегда. Всегда бедный Пьеро виноват. А все хорошее – этому черному демону, в смысле гению. И самые лучшие женщины, и коньяк из хозяйских ручек.
– Коньяком угостил меня Сале. Но я не стала с ним пить, – быстро сказала я, показывая на свой бокал. – Видите?
Мужчины радостно переглянулись, как дети, которым неожиданно перепало мороженое. И тут повар весело завил:
– Представляешь, демон, этот жирдяй Анри-конюх меня убеждал, что наша патронесса целовалась, не поверишь, с Сале! Да не изображай ты маску Тутанхамона. Не могло такого быть! Не могло! Она даже пить не стала с этим жиголо на побегушках!
Жишонга многозначительно посмотрел на меня, сделал знак рукой, дескать, Жан-Пьер неисправим со своим трепом, не принимайте всерьез, и нравоучительно сказал повару:
– Я давно предлагал профессору Гидо сдать тебя в лечебницу. Ты опасен для общества. Язык тебе надо было удалять, а не почку. Пошли. Приятного аппетита, патронесса.
Но ни один из них не сдвинулся с места. Они стояли в обнимку и напоминали мне мальчишек, которые никак иначе не могут выразить свои дружеские чувства, кроме как без конца подначивая и толкаясь.
– А кто кормить тебя тут будет, демон, с твоим гастритом? – И повар действительно пихнул кулаком Жишонгу в плечо. – Ты ведь даже самый паршивый аглицкий поридж сварить себе не в состоянии. Один я о тебе забочусь!
Серебристые полусферы с ручками в виде малюсеньких лошадок скрывали от меня яства на тарелках, но ароматы все равно просачивались настойчиво. Не говоря уже о неповторимом запахе свежего хлеба и круассанов, запахе фруктов в серебряной вазе, каких-то невиданных мною прежде пирожных на ярусах трехэтажной менажницы… Шампанское в ведерке со льдом, хрустальная плошка с черной икрой, вино в простодушно открытом прозрачном кувшине…
Теперь уже Жишонга приложил свой кулак к скуле повара.
– А кто уговорил Вариабля взять тебя сюда? Тебя, падшего ангела, совершенно падшего после разлуки с небесами?
Королевское изобилие, особенно с учетом одного единственного прибора. Мне уже очень давно безумно хотелось оторвать от пышной грозди и кинуть в рот хотя бы ягодку винограда. Но начать есть, не пригласив к столу – ввиду единственного прибора – двух моих «кавалеров», которые совершенно наивными мальчишескими приемами пытаются завоевать мое расположение, было неловко.
– Тоже мне, благодетель! – Повар пихнул Жишонгу локтем в бок. – Да когда б не мы с братом, ты бы в жизни не начертил свой дурацкий диплом с поломанной рукой!
Жишонга толкнул повара уже корпусом.
– Забыл, Пьеро, кто мне ее сломал по-соседски?
– Господа, – вмешалась я, – все это очень увлекательно, но, боюсь, ваши мемуары чреваты травмами. Поэтому предлагаю вам взять из мини-бара чистые рюмки и по-соседски, без церемоний разделить со мной
