старинными костюмами, значит, историк и есть. И мог бы, как и я, работать в школе. Значит, мы с ним почти коллеги. Зигрено из ревности унижал его, а потом Леон понравился даже ему. Леон не может не нравиться. Если бы он был всего лишь портным, а не историком, все равно его невозможно не любить. Его же все любят. А он — меня… Что во мне такого? Нет, наверное, что-то есть, ведь влюбился же Зигрено с первого взгляда… Но Леон? Леон…
Кажется, я задремала, потому что звонок телефона не сразу вернул меня в номер гостиницы. Во- первых, некому мне звонить, а во-вторых, познакомившись с Леоном, я действительно как бы перенеслась на пятьсот лет назад, когда телефонов не было и в помине.
— Добрый вечер, — очень вежливо поприветствовал женский голос. — Могу я поговорить с мсье Зигрено?
— Вы ошиблись, это седьмой номер, а он в восьмом.
— Простите, там никто не снимает трубку, мобильник тоже не отвечает, и я осмелилась позвонить вам, я знаю, что он поехал с вами, извините за беспокойство.
— Вы его клиентка? — догадалась я.
— Да, — обрадовалась женщина. — Он мне очень нужен.
— Завтра к вечеру он будет в Париже. Сейчас он в ресторане, я могу спуститься и передать, чтобы он вам позвонил.
— О, благодарю, вы очень любезны, но я сама постараюсь ему дозвониться. Всего доброго.
Я услышала гудки, повесила трубку и взглянула на часы. Половина первого ночи, вероятно, нотариальный поверенный действительно очень нужен этой особе, если она решается звонить в такое время. Я перевернулась на другой бок и подумала, что Леону уже давно пора прийти ко мне. Телефон зазвонил опять. Неужели она все-таки хочет что-то передать Зигрено? Но это был Леон.
— Не разбудил? — спросил он.
— Я тебя жду…
— Соскучилась, моя маленькая королева? — За стенкой, отделявший его номер от моего, раздались шаги.
— Очень… — Мне было непривычно ощущать в трубке его дыхание и вообще говорить с ним по телефону, да к тому же одновременно слышать его шаги в соседней комнате. — Почему ты не идешь ко мне?
— Знаешь, мне кажется, это будет слишком жестоко по отношению к Гийому.
Ничего себе, он уже называет сноба Зигрено по имени!
— А почему мы должны скрывать от него наши отношения? Он же не ребенок, я уверена, он давно все понял.
— Именно поэтому. Он немного перебрал сегодня вечером и рассказал мне, что очень тебя любит, что сделал тебе предложение и ты окончательно не отказала ему. Он надеется.
— Это его дело! — вспылила я.
— Конечно, но, согласись, если бы ты любила человека, а он начал бы заниматься любовью с другой женщиной в соседней комнате, тебе было бы сладко?
— Не знаю… Может, я приду к тебе, и тогда это произойдет уже не в соседней комнате?
— Катрин, прости, я так не могу. Я все время буду представлять себя на его месте. Я же понимаю, что испытывает любой мужчина, знакомый с тобой. — Он помолчал. — Гийом ведь тоже живой человек. Завтра он уедет…
— Ты считаешь меня бессердечной?
— Я так не сказал. Просто я не могу. Не обижайся. Тебе не помешает выспаться, ты же почти не спала двое суток, правда?
— Спокойной ночи! — Я повесила трубку. Какое человеколюбие! Или это называется мужской солидарностью? “Что испытывает любой мужчина, знакомый с тобой!” Да ничего! Знал бы он, что Зигрено болтает за его спиной, наверное, не стал бы демонстрировать свое благородство! А я, выходит, лезу к нему в постель! К такому благородному и великодушному! Он не может! Я ужасно разозлилась, завернулась в одеяло, уставилась в окно и закурила. Через тонкие стенки я прекрасно слышала, как с одной стороны по своему номеру ходит Леон, а с другой — Зигрено и, похоже, что-то бурчит под нос.
У Зигрено зазвонил телефон, а в мою дверь осторожно постучали. На пороге стоял Леон с бутылкой коньяка в руках.
— Пошли.
— Куда?
— В замок.
Глава 35, в которой городишко спал
Городишко спал. На улицах нам все же попадались редкие парочки, но здесь все было совсем не так, как в развеселом Шенонсо. Мощеная крупным булыжником, немного выгнутая горбом дорога вела к громаде Шинона. Часы на Часовой башне прозвонили старинную мелодию. Луна таинственным светом заливала высокие крепостные стены, но ров казался еще глубже, мрак словно выползал из него.
— Глотни коньяку, мне кажется, ты мерзнешь, — заботливо предложил Леон, прижимая меня к себе.
— Я просто немножко нервничаю. Как мы ночью попадем внутрь крепости, где тут искать наш тайник?
— Перейдем мост, я договорюсь со сторожем, он славный старикан — вроде нашего потомка Маркеса.
— И все? Здесь больше нет никакой охраны?
— Сигнализация, камеры, как всюду теперь, двое парней на пульте следят за ними и в случае чего вызывают полицию. Кроме остатков строений здесь практически нет особенных ценностей даже в экспозиции, а на часы, хоть они и тысяча триста девяносто девятого года рождения, вряд ли кто-то покусится. Моя королева разочарована?
— Неприступный замок стерегут камеры и славный старикан? Я бы на месте прежнего хозяина обиделась.
Мы шли по мосту, освещаемому лишь небесными светилами, и я все время ловила себя на мысли, что Леон опять каким-то одному ему известным способом переносит меня во времена рыцарей, прекрасных дам и замков, в тех временах он чувствует себя гораздо уютнее, но и мне уютнее именно там…
— А мне не хотелось бы жить при Ричарде Львиное Сердце, — Леон опять как будто прочитал мои мысли, — а тем более при Генрихе Плантагенете.
— Почему? Рыцари, конные турниры, прекрасные дамы, роскошь, драгоценности!
— Эти любимые всеми рыцари и дамы на самом деле почти никогда не мылись, разве что попадая под дождь или сваливаясь в реку. Турниры же мало чем отличались от настоящих войн. Паршивая пища, пещерная медицина. А уж роскошь и драгоценности — совсем условные понятия, об этом можно говорить начиная лишь с пятнадцатого столетия, и то в очень узком кругу королевской свиты.
— А дамы?
— Дамы стали прекрасными только после крестовых походов, а прежде существовало мнение, что у женщин нет души, стало быть, они ничем не отличаются от домашнего скота. Страшное, жестокое, кровавое, грубое время.
— Если ты так ненавидишь прошлое, зачем же стал историком? Есть и другие способы заработать на жизнь.
— Наоборот, я очень люблю и горжусь стариной, я дорожу каждым осколком, каждым напоминаем о жизни тех людей, которые, несмотря на ужасающие нравы и бытовые условия, — Леон усмехнулся, — сумели выжить и передать нам в наследство потрясающую архитектуру, рыцарский кодекс, живопись, литературу… С возрастом я стал острее чувствовать свою ответственность перед будущим. Знаешь, мне никогда бы в голову не пришло составить завещание в таких трогательных стихах и разбросать по замкам
