пронзительный писк, — срабатывает предупредительный сигнал. А если я не пересеку луч, — он изогнулся над лучом и снял со стены какой-то клинок, — то, извольте видеть, сигнализация не сработает и я могу взять любой экспонат. Конечно, прибор на выходе из этого помещения заметит металл, но опять же, если я подниму металлический предмет над головой, прибор не отреагирует.
— Вы хотите сказать, что кто-то вынес оружие из арсенала? — занервничал Леон, вспоминая слова из тестамента про оружие, и снова обругал себя за мальчишество. — Какое именно? — Леон прошелся по палате, но вроде все было на месте.
— Если поставить сигнализацию, какую я осмеливался рекомендовать мсье маркизу, то экспонаты отделялись бы не таким ярким лучом, а невидимой и цельной стенкой, пересекая которую, злоумышленник получал бы удар током! Но лучше не пускать в арсенал туристов…
— И в замок тоже! Я вас спросил, что пропало, а вы мне толкуете про какие-то инквизиторские утехи!
— Ничего не пропало, мсье маркиз.
— Так в чем дело? Хотели украсть? Что именно?
— Я не уверен, что та особа хотела что-то украсть, просто она была излишне любопытна, пыталась потрогать экспонаты, и сигнализация срабатывала несколько раз…
— Что в этом ужасного? Вы сожалеете, что дама не получила удара током?
— Нет, дело в том, что, в очередной раз потянувшись вон к тем доспехам, она потеряла равновесие и упала прямо на них лицом вниз. Латы рассыпались в разные стороны, пришлось вызывать “скорую”, и, пока медики не приехали, она так и лежала животом на рукояти меча, не позволяя себя поднять.
— Она не пострадала?
— Нет, мсье маркиз… — Белиньи махнул рукой, — эта блондинка всего лишь сломала два ногтя. А шуму! В замке “скорая”, туристы в панике, потому что сигнализация верещала чуть ли не до приезда врачей. Мне пришлось даже на время отключать ее, иначе было невозможно вести экскурсии…
Но Леон уже не слушал Белиньи, он бросился к доспехам, на которые падала любопытная туристка, и схватил меч. Конечно, вот он, “вассал” моей королевы, я же много раз видел этот меч с инкрустированными всадниками по обеим сторонам рукояти, как же я мог о нем забыть! — досадовал Леон, поворачивая рукоять. Но на другой стороне вместо “вассала” оказалось только углубление с его контурами. Две сережки, перстень, подвеска, Катрин говорила про фигурку на ларце, пять, шестую показал ему вчера Зигрено…
— Белиньи, вы, кажется, упомянули, что та туристка была блондинкой? — Леон уже покинул арсенал и с мечом в руках стремительно шел по коридорам замка.
— Да, мсье маркиз.
— В белой джинсовой юбке и в белых спортивных туфлях?
— Простите, мсье маркиз, я не знал, что она ваша знакомая и что вы приедете именно сегодня, я предложил бы ей дождаться вашего возвращения…
— Белиньи, поскорее накормите нас с мсье Пешо, и принесите вина получше, мсье Пешо отлично разбирается в винах, — распорядился Леон, входя в комнату, где сидел растерянный папаша Пешо, не решавшийся закурить свою трубочку.
— Не желает ли переодеться мсье маркиз? — торжественно поинтересовался Белиньи.
Но Леон только рассеянно отмахнулся: потом, мол. Он был уже занят адресной книгой. Имя Катрин Бриссон носили всего лишь семь парижанок.
Глава 50, в которой я отключила телефон
Сделав предложение Зигрено, я отключила телефон. За моей спиной сразу заполыхали корабли и мосты. Что ж, они мне больше не нужны, я не собираюсь возвращаться на развалины воздушного замка.
Я пошла в кухню, приготовила себе суп из пакетика, но его вкус откровенного концентрата слишком напоминал Зигрено. Я открыла банку тунца — рыба оказалась не лучше. Мой любимый конфитюр тоже не лез в горло. Неужели все невесты теряют аппетит? Нет, в свой последний вечер свободы невесты приглашают подруг и устраивают девичник. Но моя вечная подруга Жюльет со своим Сержем и пятилетней Полин сейчас на Мальорке. Не требовать же от них прервать отпуск ради моего скоропалительного замужества? Коллеги по работе? Ни с одной из них у меня никогда не было близких отношений, благополучный Зигрено вызовет только зависть, а уж поделиться с ними моим портновско-археологическим романом просто немыслимо. Может, позвонить Ирэн Мосиньи и позвать ее с мужем провести со мной мой последний холостяцкий вечер? Им, конечно, я расскажу все, но тогда мне придется долго выслушивать кроткие увещания Андре по поводу того, что нельзя губить свою душу, выходя замуж без любви. Лучше всего поделиться своими сомнениями с племянницей, но моя любимая толстуха Иннес живет теперь с новым мужем в Бельгии, впрочем, она способна сорваться, чтобы проводить меня под венец.
При мысли об Иннес я даже повеселела, вспомнив ее жизненный принцип: “Если ты переживаешь, мыть тебе голову или еще денек походить с грязной, вымой, и проблемы не будет”. Кстати, где-то должны быть остатки вина, которое она принесла мне, наведавшись в Париж на Пасху со своим Жоржиком и с его “чудесно обретенным настоящим” папашей. Порывшись на полках, я извлекла на свет целых полбутылки мерло, а рядом обнаружила початую плоскую фляжку коньяка. Я что-то пекла на Рождество… Отлично, сейчас налью себе вина, позвоню Иннес, и мы поболтаем так, как если бы она сидела рядом со мной. Я даже представила ее: сидя в плетеном кресле, она внимательно слушает, склонив голову набок, а потом убежденно изрекает: “У тебя все хорошо: работа, крыша над головой, а теперь и муж. Правильно говорит твой нотариус, нечего тянуть, надо успеть родить. Назовешь ребенка Леоном. Слушай, а вдруг ты уже залетела от своего портного? Класс!”
Я даже помотала головой, настолько реально увидела и услышала Иннес. Я торопливо сделала несколько глотков вина и набрала длинный международный номер. Автоответчик меланхолично сообщил ее голосом, что никого нет дома, и предложил оставить сообщение.
— Я соскучилась, — сказала я и повесила трубку.
А вдруг во мне действительно уже живет частичка Леона, и через девять месяцев… Какой ужас, его ребенок будет называть папой Зигрено! “Ну и что? — заспорила со мной призрачная Иннес. — Это будет, во-первых, твой ребенок и ты будешь любить его, и, во-вторых, разве ты уже можешь сказать наверняка, что беременна? Вдруг ты в первую брачную ночь залетишь от мужа?” Но я не уверена, что смогу полюбить Гийома, хотя он очень порядочный человек, возразила я и сделала еще несколько глотков. Конечно, я постараюсь быть хорошей женой. “И отлично, он будет любить тебя, и вы оба вместе — ребенка. Я люблю Жоржика, и мне все равно, что мой муж не отец моего сына. Они оба любят меня, а я — их”.
Тебе повезло, мысленно сказала я отсутствующей племяннице, допивая мерло и чувствуя, что приступлю к коньяку, потому что сейчас я снова до боли любила Леона. Его руки, губы, волшебный бархатный голос, лучистые глаза, завитки волос на шее… На которой повисла эта наглая нимфа!..
Я с ожесточением принялась уничтожать консервированного тунца, запивая его казенный вкус коньяком, и вспомнила, как мы в Шиноне по очереди пили коньяк прямо из бутылки у старика-сторожа. И как я умела летать в ту ночь, и что “королеве не нужно доказывать, что она королева”. Я всхлипнула, а потом разревелась в голос, упав головой на кухонный стол…
Вокруг меня из полной темноты выступали замшелые каменные плиты, кованые ступени вели вниз, а из глубины лился голубоватый свет. Я оглянулась — сзади была полная чернота — и принялась спускаться. Но вдруг лестница круто повернула снова вверх, и голубоватое мерцание манило меня уже оттуда. Я ускорила шаг и наконец выбралась на залитую ярким солнцем площадку какой-то башни. В середине площадки стояло то самое старинное кресло из башни Маркеса, и человек в нем, как тогда, сидел ко мне спиной. “Папаша Пешо!” — окликнула я и обогнула кресло. Но вместо знакомого старика в костюме Маркеса там оказалась нимфа Жаннет, а на ее коленях — Леон. Почему-то он был ростом не больше метра, мерзко хихикал и пускал слюни. Я хотела спросить, что она с ним сделала, но вдруг небо потемнело, сверкнула молния, зарокотал гром, башня покачнулась у меня под ногами, и я полетела в бездну…
Я проснулась за кухонным столом от собственного крика, болела затекшая спина. Передо мной стояла
