встретил? Понятно, тут мы с Брунсберри могли только гадать, зато о картине он мне поведал довольно занятную историю про старого маркиза, некогда владевшего замком Жолимон и опекавшего бабушку финки. В память о бабушке и об этом человеке моей кузине захотелось иметь именно этих «коровок», потому что, по рассказам бабушки, маркиз исключительно дорожил ими, однако вовсе не за художественную ценность, а за тайник, который был с обратной стороны картины. Но ни Линна, ни ее бабушка не знали, что в тайнике. Вероятно, что-то ценное, но не с меркантильной точки зрения, а только для семьи маркиза, потому что он хотел передать это своему сыну, который так и не вернулся с войны.
— А мы с Никсом решили, что там снимки, — сказала я. — Компрометирующие твоего деда. И тебе не нужно бы их видеть.
— Дональда Уоллера скомпрометировать невозможно!
— Все возможно, Майкл. Его первая жена засняла тот момент, который предшествовал рождению матери Линны. Довольно интимный, я бы сказала, момент.
— Любопытно, — хмыкнул Майкл. — Но, честно говоря, и того, что я обнаружил в тайнике, мне бы тоже не хотелось видеть.
— Ну так что там?!
— Знаешь, если бы Брунар и его девчонка действительно бы шарахнули меня по башке этими «коровками», я бы сейчас вряд ли беседовал с тобой. И ты бы не пережила свой первый в жизни настоящий оргазм.
— Майкл!
— Ладно, ладно, все по порядку. Мы еще пару раз с Брунсберри прокрутили пленку и заинтересовались курьером, которого заговорщики так никуда и не отправили. Брунсберри торопил меня открыть тайник, дескать, парочка никуда из своего номера не денется, ведь картина, которая для них «провидение», здесь. Но я отослал его. Покажите «финке» Париж, Брунсберри, может быть, вам удастся что-нибудь выяснить про настоящую кузину, посоветовал ему я, уймите свое любопытство, картина принадлежит ей вместе с тайником. Он ушел, понятно, не поверив, что я не заберусь в тайник без него.
— Что там?! Я же видела эту фанерку на ржавых гвоздях!
— Почему же ты не заглянула под нее? А? — Майкл выгнул бровь и подлил нам вина. — Какое симпатичное шардонне. Но, по-моему, следует позвонить в ресторан, чтобы нам привезли чего-нибудь покрепче.
— У меня есть коньяк!
— Налей себе. Речь пойдет о мессире Ониксе.
— Ну хватит шутить, Майкл. Я серьезно.
— Так и я — более чем. Я-то уже вчера пережил это потрясение, а себе ты все-таки налей коньячку.
Глава 25,
в которой речь действительно о мессире Ониксе
— Брунсберри ушел. Я хлебнул виски и безо всяких усилий голыми руками оторвал эту фанерку. Там оказалось что-то в кожаном футляре точно по размеру рамы, а сверху — белый конвертик, прямо с краю, как будто его только что подпихнули внутрь. Уголок почти выглядывал из-под фанерки. Адрес — контора «Гранд Жюст», мэтру Ванвэ лично.
— Однако!
— Говорю же, налей себе коньяку. Дальше пойдет еще круче! Конверт не заклеен. Я открываю. Разворачиваю листок. Читаю: «Я, такая-то, в здравом уме и трезвой памяти завещаю Жолимон и т. д. и т. п. Ииркии Крийспаулуланен»!
— Крийспулайнен…
— Ну да, или ее потомству.
— С ума сойти!
— Так и я о том! Подписи, свидетели, и печать аббатства Мон-Сен-Мишель! Вчитываюсь в подписи — монахи и управляющий Жолимоном. Чудно, конечно, но все как надо, как в настоящем завещании полагается. Правда, дата — тысяча девятьсот семьдесят шестой год. Но ведь прежнее завещание вообще сорок шестого года! И выходит, что моя бабушка унаследовала Жолимон незаконно, а уж я-то тем более!
— Боже мой…
— То есть убивать-то меня никому и не нужно! Завещание на финку! Другое дело, что финка явно подставная. Я тут прямо весь виски и допил.
— Понимаю… Налить тебе коньяку?
— Ты себе, себе. Допить-то допил, а никакого впечатления. Что делать? Про эту бумажку знают только эти двое и я. Если припугнуть их, а бумажку никому не показывать — замок мой. Но что с настоящей наследницей? Никто не удивится, если они ее уже ради замка убили.
— Не стали бы, Майкл. Скорее всего. Всучили бы ей картину и отправили бы обратно в Финляндию. Она же страшно доверчивая — отдала Брунару все свои документы якобы для досрочного оформления разрешения на вывоз картины. А сами бы по ее документам оформили бы доверенность на Брунара, и он преспокойненько со временем продал бы замок.
— Ох, ведь точно! — Майкл почесал бровь. — Его же племянница — агент по недвижимости. Он и сам предлагал Брунсберри скорее всего ее услуги, на случай если я захочу замок продать. Но вчера это мне совершенно не пришло в голову. Я просто сидел и как идиот таращился на этот листок, ведь, если финка мертва, можно будет упрекнуть и самого меня, я же тогда единственный наследник этого проклятого отеля!
— Майкл, по-моему, Линна жива, — тихо напомнила я. — Что ты нашел в кожаном футляре?
— Две металлические пластины. Тяжеленные. На одной тщательно выгравировано генеалогическое древо с подкрашенными краской гербами. А на другой — мелкий длиннющий текст на латыни. Меня разобрало страшное любопытство! Я даже пожалел, что отослал Брунсберри: он ведь юрист, изучал римское право, должен знать латынь. Ты ведь тоже наверняка знаешь?
— Смутно, Майкл.
— Надо же, хоть в чем-то у тебя провал. А Брунсберри — знает. Он переводил моей бабушке надписи на каком-то старинном гобелене. Представляешь, гобелен с надписями!
— Не отвлекайся. Брунсберри ведь потом перевел тебе?
— Обошлись без него. Под пластинами лежала школьная тетрадка с переводом на французский. Уж поверь, я одолел. Правда, на это ушла пара часов и вторая бутылка виски, но они сообща здорово отвлекли меня от листочка в конверте. Собственно говоря, на пластине выгравировано тоже своего рода завещание, однако тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года. Эта дата ничего не говорит знатоку французской истории? Ну, подсказать? Герцог де Гиз…
— Точно! Его убили в этом году. Значит, Жолимон принадлежал ему?
— Вывернулась, но могла бы и знать, дарлинг. — Майкл поцеловал мою руку. — А Жолимон всегда принадлежал только Жолимонам, вернее потомкам мессира Оникса, одного из соратников Ричарда Львиное Сердце, который подарил Ониксу земли на побережье, где тот и построил Жолимон. Не знала? Я и сам не знал до вчерашнего дня. А знаешь, как звали этого Оникса? Эразмус. Ну так вот. Со времен Ричарда Львиное Сердце маркизы Жолимоны старшего сына всегда называли Эразмусом. А иногда и двух-трех сыновей — на всякий случай, вдруг кто не доживет до брачного возраста. Все они верой и правдой служили соответствующим королям, пока во времена плодородной Екатерины Медичи с наследниками престола не произошел явный перебор. И надо такому случиться, что наследник Жолимона оказался не в той партии. А тут еще король прикончил бедолагу герцога, и наш Эразмус Оникс, маркиз де Жолимон, был вынужден уйти в подполье, выражаясь сегодняшним языком. Его папаша, тоже, понятно, Эразмус, спрятал парня в родном замке.
Верные вассалы донесли старому маркизу, что люди короля через пару дней пожалуют в Жолимон.
