Прелестное лицо Амелии, на которое падала тень от густой листвы, омрачилось.
– О прошу вас, не надо об этом! – воскликнула она в смятении. – Вы тогда обманывали ничего не подозревавшего человека. Как же вам хватает смелости вновь попадаться мне на глаза? Как можете вы разговорами будоражить едва затянувшуюся рану? Однажды вы уже продемонстрировали свое полное неуважение к девушке, ничего не подозревавшей о ваших намерениях, месье, – добавила она с достоинством.
Она поднялась и теперь стояла, опираясь левой рукой на спинку скамьи и прижимая правую к тревожно волнующейся груди. Полковник смотрел на нее с чувством все возрастающего восхищения. Ах, с какой радостью он ощутил бы это восхитительное создание в своих объятиях, отданным ему на веки вечные! Он сумеет ее завоевать, в этом не может быть никакого сомнения. Не только это сладостное, девичье-свежее цветущее тело, но и – что гораздо важнее – эту душу, которую сможет формировать по своей прихоти, это сердце, каждое движение которого будет зависеть от его воли. Это изысканнейшее наслаждение – формировать по своему проекту такую девушку, как она. Она могла бы стать воском в его творящих, сильных, дрожащих от нетерпения руках.
Однако же пора приступать к делу; осмотрительно, с оглядкой!
– Я в отчаянии, – с упреком ответил он Амелии, – оттого, что вы сердитесь на меня. Подумайте, однако: ничто иное как ваша красота – и только она – лишила меня рассудка. И теперь вы желаете навсегда отлучить меня от себя.
Его голос звучал мягко и вкрадчиво. Он проникал в Амелию, он был материален, как физическая ласка. Она пристально смотрела на его руку, смиренно приложенную к груди, и вдруг поймала себя на том, что рисует себе, как эта сильная, мускулистая рука стискивает одну из ее грудей, обволакивая ее неизведанным ощущением тепла. В смятении от пронзающих ее чувств она опустила глаза.
– Зачем вы меня мучаете, месье?
– О, нет; мадемуазель, я бы не посмел. Я прошу вас об одном: подарите счастье общения с вами, пусть мимолетного, пусть нечастого! Вам не стоит пугаться моей страстной натуры: я во всем буду подчиняться вашей воле.
Вкрадчивым движением он привлек стиснутую его пальцами руку Амелии к своим губам, смутив ее еще больше. Она почувствовала, как его холодные губы обжигают ее ладонь, и торопливо отодвинулась. Он не отпускал ее своим взглядом.
– Позвольте мне посидеть здесь рядом с вами и хотя бы на минуту составить вам компанию, – пробормотал он, сам удивляясь своей внезапной робости.
О, небо! Как это стало возможным, чтобы маленькая обворожительная дурочка, которая смотрела на него как кролик на удава, сумела вскружить ему голову? Ему нужно заполучить ее любой ценой, и он будет действовать осмотрительно. Как удачно, что красавица Александрина, не сумев ему перечить, записалась в его союзницы, так же как союзницей скорее всего окажется и эта маленькая красивая штучка – Элиза.
– Давайте заключим мир, мадемуазель, – безобиднейшим тоном предложил он. Амелия с неохотой протянула ему холодную как лед, дрожащую руку. В ее глазах блестели крупные слезы, пока он, наклонившись, самым изысканным образом целовал ей руку.
– Я забыл вам сказать, – сообщил он некоторое время спустя, – что мне поручена ответственная миссия – вернуть вас в наш круг. Признаюсь вам сразу, что я выполняю это поручение с большой неохотой. Более всего на свете я желал бы общаться с вами без посторонних.
Он галантно предложил ей руку, и Амелия, помедлив, приняла ее.
– Если вы желаете заручиться моей дружбой, месье, не заговаривайте на эту тему никогда, – неуверенно высказалась она. Полковник чуть наклонился к ней.
– Никогда – ужасное слово, моя непреклонная красавица, – серьезно заметил он. Не произнеся более ни слова, он привел ее обратно к компании веселящихся гостей, и живая путаница их голосов показалась Амелии голосом из иного мира. Дело клонилось к вечеру, солнце низко висело на западе и от потемневшего парка веяло прохладой. Лакеи в ливреях торопливо расставляли свечи по парапету террасы, на которой уже обосновался оркестр. Отдельные пары кружили под веселые звуки вальса по гладким каменным плитам. Амелия разглядела мадам Дюранси, кружившуюся в руках красивого молодого человека, которого девушка знала как возможного жениха младшей из двух дочерей Делансэ. Глаза Амелии непроизвольно отыскали прелестную Аврору. Та стояла, прислонившись к увитой розами колонне, в очаровательном прогулочном платье из бело-золотого батиста, с чайной розой в темных волосах. Горящими глазами, с потерянным выражением на лице, следила она за своей красивой соперницей. Та с непринужденной границей летела в яблочно-зеленом парчовом платье и время от времени устремляла свой взгляд в растерянно мигающие глаза молодого человека, с которым она, несмотря на быстрый танец, казалось, поддерживала оживленный разговор.
Амелия слышала даже ее смех, долетавший до края террасы. Полковник галантно склонился к девушке.
– Позвольте пригласить вас на танец?
Амелия хотела отказаться, но что-то в лице собеседника удержало ее от этого. Против своей воли она сделала небольшой кокетливый книксен. Минуту спустя она уже кружилась в его руках.
Полковник был отличным танцором. К великому ее облегчению он не пытался прижать ее к себе, чего она главным образом и опасалась, но при всей деликатности держал ее достаточно твердо, чтобы она могла дать волю своим движениям.
Прикосновение его руки было для Амелии сродни физической ласке, против которой невозможно обороняться. Она поражалась самой себе, с таким жаром и охотой она спрятала бы свое лицо в сукне его мундира, вдыхая исходивший от него терпкий запах, запах кожи, лошадей и табака, внушавший ей полное доверие.
Она невольно вспомнила, что от отца тоже всегда пахло табаком и лошадьми. Ей запало в память, что когда с ней, в бытность маленькой девочкой, случались какие-либо неприятности, и она, плача, спасалась в объятиях его рук, ее всегда сопровождал этот мужской запах, с тех пор навсегда связанный для нее с чувством защищенности.
Она совсем было задохнулась, когда музыканты смолкли и на секунду отложили в сторону инструменты.
– Ах, я изнемогаю от жажды! – со вздохом сказала она и сладострастно поджала губы.
Полковник поспешил принести девушке бокал шампанского, и та торопливо опустошила его. Когда с началом следующего танца он вновь положил руку на ее талию, сопротивления не последовало.
Александрина следила за ними краем глаза, а сама флиртовала с Гастоном. Тот старался сверх всякой меры, благо момент и в самом деле был благоприятным для того, чтобы предъявить Александрине свидетельства своей преданности. Приятно было пополнить ряды почитателей этим молодым франтоватым птенчиком, и ей вполне хватало на данный момент телячьего взгляда красавца Гастона, завороженно уставившегося на протяжении всего вальса на ее декольте. Ей хватало сейчас этих потных рук, невнятных признаний и скомканных фраз – бесспорных свидетельств того сладострастного смятения, в которое она ввергла всех этих молодцеватых молодых людей, вьющихся вокруг нее как бабочки вокруг ярко горящей свечи. Александрина сама горела и страстно жаждала ощутить себя в объятиях настоящего мужчины, который из глубины своих глаз подсмеивался бы над ней, как этот несносный Шарль подсмеивается сейчас над Амелией. О, она найдет повод встретиться с полковником сегодня ночью! Это будет великолепная схватка двух хищников! Она уже слышала, как стонет под его суровыми ласками, и мысленно тонула в том сладостном опьянении, которое он и только он способен был подарить ее телу. Шарль был чудесным любовником, наилучшим из того, что может пожелать себе искушенная и ненасытная в любви женщина. Он не довольствовался теми пошлыми нежностями, обилие которых доводило ее до тошноты в роли нежной возлюбленной месье де Сен-Фара. Но она сумела добиться достоверности игры, и ставка во всех отношениях оправдала себя. Ставка, которая к тому же не потребовала от нее сколь-нибудь значительных жертв. В конце концов, разве не удавалось ей, покидая вялые объятия своего простодушного кавалера, всякий раз получать очередную материальную компенсацию? Но Шарль… Шарль!.. С ним все обстояло иначе. Его объятия были жесткими, почти грубыми, он был безжалостен, он совершенно не церемонился. Он не успокаивался, пока она не впадала в забытье, а ее ногти и зубы не начинали терзать его плоть, как когти и клыки хищного зверя! Он смеялся над нею, поверженной в прах, и оставался хладнокровен и
