Прежде чем поделиться своими догадками о том, каким образом Кардинал о нем узнал, я расскажу, каково было его решение. Незадолго до этого Кардинал диктовал некий Манифест, рукопись коего впоследствии была сожжена. Он высказал желание удалиться в Прованс, уповая на поддержку графа д'Алэ: он надеялся, что его друзья стекутся к нему. И в самом деле, он уехал, вынудив врачей заявить, что морской воздух ему вреден и он не поправится, ежели только не уедет от него подальше. И вместо того, чтобы отправиться сушею, он поплыл по озеру, чтобы добраться до Тараскона, утверждая, что от покачивания носилок ему становится плохо. Он собирался уже переправиться через Рону, когда ему сказали, что некий курьер, не застав его в Нарбонне, прибыл с пакетом от маршала де Брезе, вице-короля Каталонии; Маршал вкратце сообщал ему, что вблизи побережья потерпело крушение какое-то судно и что на этом судне найден договор Господина Главного — или, вернее, договор Герцога Орлеанского — с Испанией, который он, де Брезе, ему посылает.
Вот какой был пущен слух, но он оказался ложным, как это мы увидим дальше. Поэтому маловероятно то, что о нем говорилось, и легковерны те, кто этому поверил. Кардинал (ежели верить словам Шарпантье, его первого секретаря, которого можно было обмануть, как и любого другого, и который рассказывал о крушении судна) был весьма изумлен и приказал, чтобы все, кроме Шарпантье, вышли. «Велите принести мне бульону, я в полном смятении». Шарпантье берет бульон у двери комнаты, которую, тут же закрывает на ключ. Тогда Кардинал, воздев руки к небу, говорит: «О, боже, сколь милостив ты к нашему Королевству и ко мне. Прочтите это, — говорит он Шарпантье, — и изготовьте копии». Он тотчас же отправляет нарочного к г-ну де Шавиньи с приказанием прибыть к нему, где бы он ни находился. Шавиньи явился к нему в Тарасконе, ибо Кардинал почел необходимым переправиться через Рону. Шавиньи, получив копию договора, отправляется к Королю. Ришелье дает ему должные наставления. «Король скажет вам, что это подделка, но предложите ему арестовать Господина Главного; потом его легко будет освободить, ежели бумага подложна; но ежели враг вторгнется в Шампань, не так-то легко будет ему противодействовать». Король действительно страшно разгневался на г-на де Нуайе и г-на де Шавиньи, заявив, что Кардинал по злобе хочет погубить Господина Главного. Им стоило большого труда переубедить Короля; в конце концов он велел арестовать Господина Главного, а затем отправился в Тараскон, дабы выяснить все в беседе с Кардиналом.
Меж тем Фонтрай, заметив, что Король довольно долго остается в обществе г-на де Нуайе и г-на де Шавиньи, а Господина Главного туда не приглашают, сказал ему: «Сударь, пора вам спасаться». Господин Главный этого не пожелал. «Что до вас, — заметил Фонтрай, — вы, сударь, будете еще достаточно высокого роста и после того, как вам снесут голову с плеч, а я, право же, слишком мал для этого». Он бежал в одежде капуцина, как и в ту пору, когда ездил в Испанию по поводу договора. (Ежели бы Господин Главный не был ленив, он бы спасся; но вместо того, чтобы отправиться самому, он ограничился тем, что послал одного из своих слуг проверить, заперты ли городские ворота; они были только притворены, а его человек не осмотрел их с должным вниманием.) Прежде чем ввязываться в интриги, Фонтрай хорошо припрятал свое добро. Он происходит из знатной лангедокской семьи, обладает двадцатью двумя тысячами ливров дохода с земельных угодий и не имеет долгов. Однажды, когда покойный Король показывал ему луидоры, он сказал довольно забавную фразу: «Государь, я люблю старых друзей и старые монеты». Он только не хочет, чтобы смеялись над его горбом; во всех остальных случаях он понимает шутку. Он принадлежит к тем вольнодумцам, что жили в Маре[204]. Лет двадцать пять назад эти господа стали носить сапоги с узкими длинными носами, но не столь длинными, как носили впоследствии. Несколько капитанов Гвардии станцевали балет «узконосых»; Фонтрай вообразил, будто это выпад против него и его друзей, и уговорил графа Фиеско и Рювиньи драться вместе с ним на дуэли. Граф и его противник ранили друг друга. Фонтрай был сбит с ног вторым, Рювиньи обезоружил третьего. Эти господа, жившие в Маре, ополчились на жуликов и наказали им позабыть о кражах в этой части города. Таким образом, на некоторое время Маре сделалось местом безопасным. Вопреки желанию Фонтрая, Эспенан, выслужившийся солдат, бывший в свое время сторожем у г-на Пернана, женился на сестре Фонтрая; он заручился расположением матери и младшего брата Фонтрая. Этот Эспенан стал пользоваться доверием после того, как выступил с показаниями против г-на де Лавалетта в деле о поражении при Фонтарабии. Фонтрай тщетно вызывал его несколько раз на дуэль. Младший брат был столь возмущен старшим, что послал ему вызов; Фонтрай пришел от этого в ужас и, по совету Рювиньи, рассказал об этом кому только мог. Младшего осуждали за это; он был убит во время войны в Каталонии.
Правда о том, каким образом заполучили договор с Испанией, пока еще не обнародована. Фабер заявил, что покойный Король был об этом осведомлен, точно так же как г-н де Шавиньи и г-н де Нуайе, и что, кроме них, знали об этом лишь Королева, герцог Орлеанский, кардинал Мазарини и он сам, но говорить об этом он, Фабер, отнюдь не намеревается. Однажды кто-то спросил у принца Конде, как ухитрились обнаружить договор. Принц ему ответил что-то на ухо; Вуатюр, который все это видел, сказал г-ну де Шавиньи: «Уж вы так мудрите с этой тайной, а меж тем Принц рассказал о ней такому-то». — «Принц этого не знает, — сказал Шавиньи, — да и знай он обо всем, он не осмелился бы об этом говорить». Из его слов Вуатюр заключил, что это, должно быть, исходит от Королевы; и в подтверждение сему заметили, что после долгих разговоров о том, чтобы отнять у нее детей, всяческие толки на сей предмет внезапно прекратились. На это можно возразить, что, ежели бы дело действительно обстояло так, г-жа де Лансак, которая занимала должность г-жи де Сенсе и которая в то же время была воспитательницей Дофина, не осмелилась бы внезапно отдернуть полог в спальне Королевы, дабы оскорбить ее язвительным сообщением об аресте Господина Главного. Это ничего не меняет, ибо ради того, чтобы ввести в заблуждение, все это, по- видимому, предоставили сделать г-же де Лансак — и, может быть, не без умысла. Со временем мы обо всем этом узнаем поподробнее.
Г-н Канцлер уверял Господина Главного, что де Король слишком его любит, чтобы погубить, что все сведется лишь к непродолжительному заключению в тюрьме, что Его Величество пощадит его молодость, и бедный Сен-Map в какой-то мере поверил этому и признался во всем. Впоследствии, опасаясь пытки, которой ему пригрозили и которой бы его замучили до смерти, он твердо стоял на своем.
Что же до г-на де Ту, он не был сторонником заключения договора с Испанией, но всегда был смутьяном, и все его происки стали известны. Он был одним из самых беспокойных людей. (Будучи советником или чиновником по приему прошений, он отправился к кардиналу де Лавалетту в Майнц и принял участие в войне, с которой вернулся с простреленной рукой. Над ним посмеялись. Он привлек к себе внимание; в звании интенданта армии он приютил у себя г-на Тюренна; он был влюблен в г-жу де Гимене. Говорят, будто после приговора он написал ей; по крайней мере он написал какой-то даме. Он был рыж и невзрачен.) Господин Главный прозвал его «Ваше беспокойство». Выходя из дому, он порою целый час топтался на месте, ибо не мог решить, куда ему идти. Стоило кому-нибудь впасть в немилость, как он из-за нелепого пристрастия к великодушию тотчас же стремился с ним познакомиться и предложить свои услуги.
Господин Главный был весьма мужествен, он не дрогнул перед столь жестоким ударом судьбы; напротив того, он написал весьма рассудительное и даже изящное письмо своей матери, г-же д'Эффиа. Он умер, как подобает порядочному человеку, а г-н де Ту прикинулся святошей. Он непрестанно спрашивал, нет ли тщеславия в его смиренности. Когда он жертвовал, то всегда учинял соответствующую надпись. Словом, он всегда действовал, как говорится, с величайшей оглядкой; и, слушая его разглагольствования, можно было подумать, что он хочет свыкнуться с мыслью о смерти. Я нахожу, что он умер как истый педант, а жил всегда как светский кавалер, ибо его судейская мантия ровно ничего не значила. Избаловали его знатные сеньоры и дамы, а также уверенность, что он ведет род от графов де Ту; а графам этим следовало бы довольствоваться тем, что они принадлежат к семье, снискавшей себе известность высокими постами и прославленными сочинениями. Ежели покопаться, то можно было бы обнаружить, что происходят они не бог весть от кого: насколько я слышал, от крестьянина из Атиса.
Сиприен Перро, советник Парламентской палаты, закадычный друг президента де Ту, историка, случайно нашел однажды некое свидетельство, из коего явствовало, что адвокат де Ту, от которого происходили этот Президент и первый президент Парламента, был сыном одного из жителей Атиса — деревни в часе езды от Парижа. Это рассмешило Перро, он отправил свидетельство Президенту и сообщил ему, что на основании этой бумаги он ясно докажет, что Президент происходит от графов де Ту: такова была вздорная уверенность семьи. Президент отнесся к этому, как то подобало, и только посмеялся; г-н Перро был одним из его душеприказчиков. Бумага эта была найдена в присутствии г-на Перро, сьера д'Абланкура.
