расставаться ни в коем случае.
За обедом мы втроем обсуждали завтрашнюю экскурсию на Везувий. А вечером были в Опере; сам король подошел к нашей ложе засвидетельствовать нам свое почтение, и все глаза были устремлены на нас. Вернувшись домой, мы ели душистое жаркое, запивая его кипрским вином, потом испытали семь или восемь оргазмов в объятиях женщины, которой уже вынесла приговор наша порочность. После этого уложили ее в постель и остаток ночи провели вдвоем; до того, как наступил рассвет, мы еще несколько раз сбросили семя при восхитительной мысли о том, что очень скоро будем попирать ногами возвышенное чувство дружбы и пред-. анности. Я, конечно, понимаю, что такое злодеяние могут оценить только высоко организованные умы, наподобие наших, и заслуживает жалости человек, лишенный подобной возможности, ибо он лишен необыкновенных удовольствий; более того, я утверждаю, что он не знает, что такое истинное счастье.
Мы поднялись вместе с солнцем. Преступные замыслы не дают спать, приводя в смятение все чувства; мозг непрестанно перебирает их, и вы не только предвкушаете удовольствие – вы его испытываете в полной мере.
Карета, запряженная шестеркой лошадей, доставила нас к подножию Везувия. Там мы нашли проводников, которые захватили с собой веревки и прочее снаряжение, необходимое для подъема на вулкан, а путь до вершины занял у нас два часа и стоил пары новой обуви. Несмотря на усталость, мы пребывали в превосходном расположении духа и много шутили с Олимпией, и бедняжка до последнего момента не догадывалась о причине нашего настроения.
Между прочим, это нелегкий труд – карабкаться на гору по щиколотку в пепле, когда, сделав четыре шага вперед, вы сползаете вниз на шесть шагов, когда над вами постоянно висит опасность провалиться сквозь тонкую корку в расплавленную лаву. Поднявшись наверх, мы сели на самом краешке кратера и с замиранием сердца заглянули в глотку вулкана, который в минуты гнева бросает в дрожь Неаполитанское королевство.
– Как вы думаете, нам нечего сегодня бояться? – спросили мы у проводников.
– Нет. Может случиться выброс серы и кусочков пемзы, но непохоже, что будет извержение.
– В таком случае, друзья, – сказала Клервиль, – оставьте корзину с закусками и можете возвращаться в деревню. Мы хотим побыть здесь.
– А вдруг что-то случится.
– Вы же сами сказали, что все будет в порядке.
– Никогда нельзя быть уверенным…
– Ну что ж, если начнется что-нибудь серьезное, мы сами спустимся вниз и будем оттуда наблюдать за извержением.
Клервиль сопроводила свои слова несколькими золотыми монетами, и разговор был окончен.
Когда проводники спустились достаточно далеко, мы с Клервиль обменялись быстрым взглядом.
– Будем действовать хитростью? – шепотом спросила я.
– Нет, силой, – ответила она.
В следующий момент мы схватили Олимпию.
– Итак, сука, – сказали ей, – ты нам надоела; мы привели тебя в это место, чтобы расправиться с тобой. Под нами вулкан, куда ты сейчас отправишься живьем.
– Пощадите! – простонала она. – Что я вам сделала?
– Абсолютно ничего. Ты нам надоела, разве этого мало?
Мы сунули ей в рот перочинный нож, чтобы она прекратила свои стоны и горестные жалобы. Потом Клервиль связала ей руки шарфом, который мы захватили специально для этой цели; я связала ноги, и когда Олимпия оказалась в беспомощном состоянии, мы отступили в сторону и расхохотались. Из ее прекрасных глаз ручьями текли слезы, оставляя жемчужные капельки на ее величественной груди. Мы раздели ее и начали терзать ее тело: щипали белоснежные груди, кололи булавками ягодицы, вырывали из лобка волосы, а я откусила ей клитор. Наконец, после двух часов нескончаемых истязаний и унижений, мы взяли ее за руки и за ноги, поднесли к краю жерла и сбросили вниз. Она исчезла в кратере, и несколько минут мы слышали шум падающего тела, натыкавшегося на выступы, разбивавшегося об острые камни; постепенно шум стих, и воцарилась тишина.
– Вот и все, – произнесла Клервиль, которая продолжала мастурбировать обеими руками. – Черт меня побери, милая Жюльетта, давай ляжем на край вулкана и будем извергаться; ведь мы только что совершили преступление, совершили один из тех сладостных поступков, которые зовутся чудовищными. И если то, что мы сделали, действительно оскорбляет Природу, пусть она отомстит нам – ведь она может отомстить, если захочет; пусть произойдет извержение, пусть вскипает лава в глубинах этой преисподней и сотрет нас с лица земли.
Я не могла произнесли ни слова. У меня кружилась голова, я могла ответить подруге только страстными ласками. Она тоже замолчала. Сплетясь в жарких объятиях, изнемогая от восторга, лаская друг друга как взбесившиеся лесбиянки, мы, казалось, передавали друг другу душу через свои сдавленные, похожие на рыдания стоны. Несколько грязных ругательств, несколько богохульств – больше ничего не было слышно. Так мы оскорбляли Природу, насмехались над ней, дразнили ее и, торжествуя в своей безнаказанности и наслаждаясь ее равнодушием, мы надеялись на ее снисходительность только для того, чтобы еще сильнее ранить ее.
– Теперь ты видишь сама, Жюльетта, – заговорила Клервиль, которая первой пришла в себя, – как мало внимания обращает Природа на так называемые человеческие преступления, а ведь она могла бы уничтожить нас, когда мы были на седьмом небе от счастья. – Но она не сделала этого, поэтому успокойся: нет на Земле преступлений, которые могут разгневать Природу; скорее, все преступления выгодны ей, все для нее полезны; будь уверена, что она внушает нам злодейские мысли, потому что нуждается в злодействе.
Не успела Клервиль закончить свою речь, как из жерла взметнулся фонтан камней, которые дождем застучали вокруг нас.
– Ага! – сказала я, даже не собираясь подняться на ноги. – Это месть Олимпии. Это ее прощальный привет; она извещает нас о том, что добралась до самого чрева Земли.
