могли видеть все, что происходит в будуарах, и надо признать, что эти зрелища были поистине бесценными в смысле поучительности. Если гости не смущались нашим присутствием, мы выходили из укромного алькова и с удовольствием присоединялись к сладострастным оргиям безудержного разврата. Благодаря моему возрасту и моей внешности меня часто предпочитали нашим наемным предметам наслаждения, и в таких случаях, если, конечно, мне нравился клиент, я без раздумий проституировала собою. Наши гости нередко требовали услуг Дюран, чему способствовали ее необыкновенные вкусы, странные прихоти, склонность к преступлениям и ее прелести, хотя последние уже находились в стадии увядания. А случалось, что нас приглашали вдвоем, и.. одним богам известно, что творилось тогда в будуаре!
Как-то раз заявился отпрыск одного из знатнейших венецианских семейств. Этого развратника звали Корнаро.
– Меня привела сюда неодолимая страсть, – без обиняков сказал он. – Я должен объяснить ее вам со всеми подробностями.
– Говорите, синьор, мы не отказываем никому.
– Тогда, дорогая, вот в чем дело: я желаю содомировать семилетнего мальчишку, который должен лежать в объятиях своей матери и своей тетки. В это время обе женщины должны точить хирургические инструменты моего доктора, который в момент кульминации вскроет мальчику череп. После операции я буду сношать мать, лежащую на теле сына, а доктор теми же инструментами ампутирует ей ягодицы; мы зажарим их и съедим все вместе, включая и вас, причем это мясо будем запивать самым тонким коньяком.
– Какие ужасы вы говорите, сударь!
– Да, это ужасно, но только таким способом я могу получить эрекцию: чем ужаснее будет процедура, тем сильнее она меня возбуждает; вся беда в том, что она никогда не бывает именно такой, какой я хотел бы ее видеть, а в остальном я считаю себя счастливым человеком.
В назначенный день он пришел вместе со своим хирургом и с парочкой здоровенных копьеносцев и сразу удалился вместе с ними в отдельную комнату, сказав, что позовет меня, когда я понадоблюсь. Я поспешила к своей смотровой щели и получила огромное удовольствие от мерзкого зрелища, которое предстало моим глазам и которое я воздержусь описывать.
Два часа спустя пригласили меня, и я увидела трогательную картину: ребенок, захлебываясь от рыданий, лежал на руках матери, которая покрывала его нежными поцелуями и орошала горькими слезами. Хирург и оба содомита сидели за столом и пили вино, а молодая тетка тихо плакала, обняв свою сестру.
– Разрази меня гром, – воскликнул венецианец, – вы видели когда-нибудь такую прекрасную сцену? – Потом еще раз взглянул на несчастных и изобразил удивление: – А откуда эти слезы? Ага, ты плачешь, сука, потому что я собираюсь убить твоего сына? Но зачем тебе этот ублюдок, если он уже вышел из твоей утробы? Ну хватит, давайте приступим; ты, Жюлкетта, займись одним из этих козлов, а я возьму на себя второго: я ни на что не способен, пока в моей заднице не будет торчать член.
Пока я принимала соответствующую позу, он схватил мальчика, положил его на материнскую спину и начал содомировать; тем временем мать и ее сестра, стоя на коленях, затачивали под присмотром лекаря инструмент, необходимый для предстоящей операции. Меня расположили таким образом, чтобы мой зад, изнемогавший от массивного органа, находился под самым носом у Корнаро, который время от времени выдергивал копье моего содомита, облизывал его и снова вставлял на место. Все происходило в точном соответствии с его замыслом, и когда сперма его закипела, венецианец повернул голову и кивнул хирургу. Тот выхватил скальпель из рук тетки и с изумительной быстротой сделал несколько надрезов, вскрыл череп и вытащил мозг, и в этот момент наш гость, взревев как голодный мул, извергнулся в потроха ребенка, только что лишенного способности мыслить. Мне кажется, до этого не дошел бы и самый страшный хищник в джунглях.
– Уф! – выдохнул монстр. – По-моему, это самая приятная вещь на свете. Теперь пора покончить с остальными. – С этими словами он обрушил на головы несчастных женщин тяжелую дубинку. – Вот так, вот так, – приговаривал он, – а потом попробуем их поджаренные задницы.
– Негодяй! – обратилась я к нему, – неужели вам не стыдно того, что вы совершили?
– Ах, Жюльетта, – вздохнул он, – когда вы дойдете до моего состояния, вы будете стыдиться только добродетельного поступка.
Вне себя от вожделения, я крепко прижала злодея к своей груди и начала ласкать его, пытаясь передать ему срое восхитительное ощущение и восстановить энергию, которую он затратил во время эякуляции. Он щекотал мне соски и сосал язык, а я, задыхаясь, бормотала какие-то непотребные слова, говорила ужасные вещи, не переставая возбуждать его руками. Скоро он потребовал мой зад, и я поняла, что мои усилия принесли плоды; он опустился на колени и проник языком в мой анус, поглаживая ягодицы, но член его по-прежнему оставался в самом удручающем состоянии.
– Оргазм выводит меня из строя на целую неделю, – признался он, – вот как много требуется мне, чтобы восстановить семя. Давайте лучше поужинаем: возможно, трапеза и добрый напиток, а также застольные пакости вернут мне силы. Но сперва вы должны совокупиться, Жюльетта, так как, судя по блеску в ваших глазах, вам нужно срочно кончить.
– Нет, – покачала я головой, – раз вы решили повременить, я буду дожидаться вас; только вы в этой комнате возбуждаете меня, я хочу видеть, как прольется ваша сперма, иначе эякуляция у меня не получится.
– В таком случае, – сказал польщенный Корнаро, – пусть наш ужин сопровождается самыми отвратительными развлечениями, надо превратить его в жуткую оргию. Не мне подсказывать вам детали: вы знаете мои вкусы, и я вижу, что у вас богатый опыт.
Возбужденная, как вакханка, Дюран возвестила, что ужин готов. Мы перешли в просторную трапезную, в середине которой стоял стол, накрытый на четверых. Кроме меня, Дюран и Корнаро за стол села пятидесятилетняя женщина по имени Лауренция, известная как самая порочная, самая развратная и сластолюбивая дама во всей Италии. Она, как и все остальные, предпочла человеческое мясо: спокойным философским взглядом она окинула расставленные на столе яства и начала есть, не испытывая никакого отвращения.
Запеченные в крови мясные блюда сопровождались изысканными закусками и приправами, которых я насчитала более десятка, и, как было условлено с самого начала, все это запивалось тончайшим и очень старым коньяком. Его подавали восемь четырнадцатилетних прислужниц очаровательной внешности: они держали напиток во рту, затем по нашему знаку приближались и впрыскивали его сквозь розовые сжатые губки в открытую пасть пирующих. За каждым стулом в почтительном ожидании стояли двое пятнадцатилетних педерастов, готовых исполнить любое наше желание. Поодаль, на самом виду, располагались четыре группы, составленные из двух пожилых женщин, двух мулаток, двоих содомитов,
