одухотворенное лицо ее искажает отчаянная судорога, члены перестают ее слушаться, и она с воплями бьется головой о стену, отчего лицо ее мгновенно окрашивается кровью. Кровь ее пачкает мерзавца, по вине которого она пролилась, однако тот при виде сей ужасной сцены не только не пытается прервать ее, но и, подобно тигру, наслаждается ею. Возможно, в это время он обдумывает, каким еще более отвратительным способом можно заставить течь эту драгоценную кровь.
Оставив несчастную маркизу, Теодор отправился рассказать об этой ужасной сцене Перре.
— Прекрасно, — ответил ему конфидент,— успех почти всегда зависит от силы, с какой был нанесен последний удар. Вы раздавили ее с помощью клеветы, теперь она должна сдаться или
умереть от горя. Оставьте ее на некоторое время одну, пусть почувствует себя одинокой, всеми позабытой, пусть остается одна со своими мыслями... Уверен, вы непременно извлечете выгоду из хлынувшего на нее потока бед.
Когда разговор двух негодяев подходил к концу, со двора донесся шум, а вскоре вошел слуга и доложил о прибытии г-жи де Шатоблан с внуком.
Теодор устремился к ним навстречу.
— Сударыня,— обратился он к матери Эфразии, помогая ей выйти из кареты, — полагаю, вам следует немедленно отослать из замка вашу карету и ваших людей.
— Я так и собиралась сделать, — ответила г-жа де Шатоблан. — Зять обо всем меня предупредил. И я уже приказала кучеру ехать в Ганж, а оттуда, после непродолжительного отдыха, в Авиньон. Сейчас же, сударь, я полагаю, вы проводите меня к дочери: я очень хочу ее увидеть.
— Надеюсь, сударыня, вы не будете возражать, если сначала я покажу вам приготовленные для вас апартаменты. Брат настоятельно советовал мне в первую очередь заняться вашим обустройством, поэтому сначала мы отправимся к вам, и там я подробно объясню, каковы его желания и намерения.
— Но дочь придет навестить меня?
— Вполне возможно, сударыня.
И, продолжая беседу, все во главе, с Перре двинулись в сторону комнаты, удаленной от жилых комнат замка и подготовленной так, чтобы она смогла послужить для гостьи не только жилищем, но и тюрьмой. Однако, в отличие от ка-
морки, отведенной ее дочери, в апартаментах г-жи де Шатоблан сохранили прежнюю обстановку, нисколько не напоминавшую тюремную: там стояла красивая мебель и все необходимое, чтобы помещение выглядело привлекательно.
— Очень красивая комната, — удовлетворенно произнесла г-жа де Шатоблан. — Но что означают решетки на окнах и засовы на дверях?
— Они сделаны по приказу моего брата, сударыня, — ответил Теодор. — Как я уже сказал вам, сейчас я буду иметь честь объяснить вам причины и этого, и других его приказов, а потому прошу вас, садитесь.
И пока Перре занимал ребенка, играя с ним в безделушки, дополнявшие убранство комнат, аббат поведал матери своей невестки следующее:
— Нет нужды скрывать от вас, сударыня, как велика вина вашей дочери; да будет вам известно, мы имеем все необходимые документы, подтверждающие ее преступление. Поэтому супруг ее принял решение заточить ее у себя в замке и лишить вас возможности видеться с ней до тех пор, пока все не уладится. Малейшая огласка может погубить нас. А зная вашу нежную привязанность к Эфразии, мы боимся, что вы, сударыня, станете публично заявлять о ее невиновности. А чем громче вы стали бы твердить об этом, тем больше мы вынуждены были бы, во избежание нежелательных последствий, везде и всюду опровергать ваши слова и кричать на всех углах о виновности вашей дочери. В такой ситуации у вашего зятя, без сомнения, возникнет множество неприятностей. Поэтому он предпочел удалить вас, и, понимая, что удалить можно, только подвергнув вас заключению, он велел приготовить
вам эти комнаты, где, как вы сами убедитесь, есть все, что только возможно, чтобы скрасить ваше одиночество; разумеется, он повелел обращаться с вами с величайшим почтением. Так что вот ваши апартаменты, сударыня, вам будут здесь прислуживать и доставлять вам все, что вы пожелаете. И повторяю вам: вы и ваш внук будете жить здесь постоянно, не имея возможности увидеться с дочерью, ибо та пребывает сейчас в таком же заточении, как и вы. Как только вы пустились в путь, маркиз распустил в Авиньоне слух, что вы уехали в Париж добиваться у кардинала Мазарини помилования за дуэль, в которой мой несчастный брат оказался повинен по причине проступков вашей дочери. Такое решение дорого ему обходится, но полагаю, вы понимаете, почему оно необходимо.
— Сударь, — отвечала г-жа де Шатоблан, — я многое могу понять. Все же определенные поступки принято совершать в согласии с приличиями, а вы, полагаю, согласитесь, что по отношению ко мне приличиями сегодня явно пренебрегли. Мой зять, без сомнения, имеет право поступать по своему усмотрению, однако причины его поступков — отнюдь не те, которые вы мне изложили. А коли все, что вы сказали, и в самом деле послужило поводом для заточения моего и моей дочери, то я скорее поверю в ее невиновность, нежели стану поддерживать ваше мнение. И наиболее весомым аргументом в пользу ее добродетели является ваш запрет на свидание с дочерью. Что ж, мне остается только сетовать на собственную слабость: из-за нее я попала в столь грубо расставленную ловушку. Поэтому, сударь, делайте все, что хотите, я буду молчать, ибо жаловаться время
пока не пришло. Но скажите, каким образом смогу я исполнять свои обязанности по отношению к Церкви?
— Вот, сударыня, аббат Перре, викарий местного прихода, — ответил Теодор. — В отсутствие отца Эусеба он исполняет обязанности капеллана замка. Он будет служить святую мессу все дни, кои предписаны Церковью.
— Увижу ли я во время службы мою дочь?
— Нет, сударыня.
— Значит, она не ходит к мессе?
— Она молится у себя в комнате и, несмотря на всю свою набожность, не жалуется на строгие меры, которые мы вынуждены применить к ней.
— Похоже, преступления, в которых вы ее обвиняете, существуют только в вашем воображении, на деле же вы сами заставляете ее совершать весьма серьезные проступки, а именно не исполнять обрядов, предписанных Церковью.
— Сударыня, молиться Господу можно всюду, и в этой стране, как вам известно, есть много честных людей, взывающих к Господу в местах пустынных, а потому не исполняющих всех предписанных обрядов.
— Вам, сударь, принимая во внимание ваш сан, не пристало говорить подобные вещи.
— Мое облачение есть не что иное, как дань требованию семьи, предъявленному к младшему сыну: никакие узы не связывают меня с Церковью.
— Хорошо, не будем об этом и вернемся к нашей главной теме. Так, значит, сударь, вы оба, мой зять и вы, убеждены, что дочь моя виновна?
— Разумеется, только мы можем с уверенностью ответить на ваш вопрос. Связь вашей дочери с Вильфраншем началась во время злосчастной
поездки в Бокэр. Когда же сей вертопрах решил увезти ее и они вместе покинули город, по дороге на них напали разбойники. Вильфранш оставил вашу дочь в руках бандитов, главарь шайки забрал ее к себе в подземелье, и там она вновь нарушила свой долг, точно так же, как нарушала его со своим любовником. Ее соучастие в деяниях распутников стало известно одному из наших родственников, епископу Монпелье; он приказал арестовать вашу дочь, но затем из уважения к моему брату вернул ему супругу. Эфразия возвратилась в замок, но вслед за ней прибыл ее соблазнитель, и связь их продолжилась. Остальное вам известно, сударыня.
— Чтобы позволить себе мстить моей дочери так, как мстит ей муж, следует быть настолько уверенным в ее измене, насколько ты уверен в своем собственном существовании.
— А я и уверен, сударыня. К тому же мы не только многое видели собственными глазами, но и имеем необычайно убедительные письменные доказательства, при ознакомлении с которыми любые сомнения исчезают сами собой.
— И полагаю, вы можете предъявить мне эти письменные доказательства?
