Фонарь осветил лицо коменданта. Я увидел веревку у него на шее.
– Его повесили! – воскликнула Гранадос.
– Я думаю, он повесился сам, а потом его кто-то снял, – сказал Новарио. Он поводил лучом фонарика по потолку в поисках балки или крюка, но обнаружил только паутину.
Я опять посмотрел на бледное лицо коменданта.
– Нет, он не повесился. Если бы он умер от удушья, его лицо сейчас было бы синим, а язык вывалился бы изо рта. Веревку надели позже.
– А я и не знала, что вы работали судмедэкспертом, – сказала мне Гранадос. – А для чего, как вы думаете, на него надели веревку?
– Это предупреждение для тех, кто гоняется за книгами Брокки.
Все версии «Замен» совпадали в одном: в каждой присутствовал труп с петлей на шее.
– Тот, кто его убил, читал Брокку, и он оставил здесь этот знак для тех, кто может понять его смысл, – сказал я.
– Это, должно быть, Конде. – У Новарио была раздражающая привычка светить мне в лицо фонарем всякий раз, когда он со мной заговаривал. – Конде или…
– Или кто-то из нас, – закончил я за него. – И опустите фонарь, я не собираюсь делать сенсационных признаний.
– Убийца здесь рядом, в этих бумажных залежах. Я спиной чувствую его взгляд, – сказала Гранадос. Она развернулась и пошла прочь. Мы с Новарио последовали за ней.
В здании было темно и пусто – казалось, оно пустует уже много лет, – но стук форточек и скрип половиц намекали на то, что, возможно, мы были здесь не одни, что сегодняшней ночью здесь был еще кто-то, и этот «кто-то» плел козни, направленные против нас. Все двери были закрыты на ключ, так что мы не могли выйти до утра.
Как-то вдруг стало холодно. Было три часа ночи, и нам всем захотелось есть. Сначала, под впечатлением от вида мертвого тела, мы не смогли проглотить ни кусочка, но голод все-таки оказался сильнее. Во время импровизированного ужина мы обменялись своими соображениями и догадками о том, что произошло с комендантом и кто был убийцей. В какой-то момент я вообразил, что коменданта убили Новарио с Гранадос на пару (да, у них были не самые теплые отношения, и это еще мягко сказано, но они оба терпеть не могли Конде, и эта ненависть могла бы пересилить их враждебность друг к другу), и при одной только мысли об этом меня затошнило. Но потом по здравом размышлении я решил, что эти двое не могут быть соучастниками преступления, потому что, хотя они оба не любят Конде, они все равно не смогли бы объединиться – даже для мести общему врагу. Было никак невозможно представить этих людей союзниками хоть в чем-то.
– Я думаю, кто-то нас опередил. Бумаги Брокки теперь у него, и он хочет нас напугать, – твердо сказал Новарио.
– А зачем он убил коменданта? – спросила Гранадос.
– Возможно, он был соучастником. Конде его использовал, а потом… – Новарио чиркнул указательным пальцем по горлу. – Конде сделал себе имя, спекулируя на славе Брокки, и не мог допустить, чтобы кто-то его опередил, даже накануне своего окончательного разоблачения.
– Но если рукописи у него, почему он вас с ними не ознакомит?
Новарио пожал плечами.
– Только вы можете нам помочь. Надо вывести Конде на чистую воду. Профессор Гранадос к нему не подступится, я – тем более. Но вы…
– Я уверен, что Конде здесь ни при чем, – сказал я. – Как вы себе представляете пожилого профессора в роли безжалостного убийцы?
Они растерянно переглянулись. Нет, такого они себе не представляли.
Разговор постепенно выдохся, завязнув в противоречивых умозаключениях. Мы съели все, что было, но я все равно не наелся. Гранадос составила рядом три стула и прилегла отдохнуть. Новарио опустил голову на стол и тоже, кажется, задремал. Я не спал, как часовой, который ждал первого луча света. Сначала я себя чувствовал даже неплохо, но потом у меня разболелись все кости, как если бы тело вдруг вспомнило об ударах, полученных во время падения. Спать не хотелось. Вернее, я боялся заснуть: убийца мог быть где-то рядом, в засаде. Мне удалось продержаться до утра, и вот за окном уже рассвело, и послышался шум уличного движения, и здание открыли.
Я разбудил своих спутников.
– Уже уходим? – спросила Гранадос.
– Еще минут пять подождем. Чем больше здесь будет народу, тем меньше мы привлечем внимания.
При дневном свете Новарио выглядел лет на десять старше; его воспаленные от недосыпа глаза, выбившаяся из брюк рубашка и растрепавшаяся прическа дополняли классический вид малахольного полуночника.
– Прежде чем мы разойдемся… нам надо подумать, как сообщить о смерти коменданта.
– Анонимный звонок, – предложил Новарио.
– Ладно, я этим займусь, – сказал я.
Мы решили выйти по очереди, чтобы нас не видели вместе. Я поехал домой на такси. Из последних сил принял ванну и упал в кровать. Уже лежа, я взял телефон, позвонил в полицию и сообщил им о трупе. Оператор хотела меня расспросить поподробнее, но я бросил трубку.
Всю субботу и воскресенье я провел в постели: смотрел телевизор и немного работал над рассказом Брокки. В понедельник я не нашел в себе сил, чтобы подняться, и прежде всего потому, что в воскресенье ко мне приходила мать. Она язвительно раскритиковала мою квартиру, обозвав ее «свинарником». Объясняя свой жалкий болезненный вид, я сказал, что играл с приятелями в футбол под проливным холодным дождем.
– Занятия спортом – это, конечно, хорошо, но ты все-таки не забывай, что ты всегда был болезненным слабеньким мальчиком, – высказалась мамаша. Придавленный тяжестью ее слов, я весь сжался. Казалось, еще немного – и я просто исчезну.
Мать очень обрадовалась, узнав, что ее давний друг – доктор Конде – поручил мне дополнительную работу. Я начал рассказывать, в чем заключается эта работа, ей это было не интересно; ей хотелось послушать сплетни или «новости культурной жизни», как она это называла. Кажется, в этом смысле я ее разочаровал.
– С такой работой у тебя есть все шансы продвинуться. Завести полезные знакомства, окунуться в культурную жизнь. Используй свое положение.
Когда мать ушла, я решил взять себе дополнительный выходной в понедельник. Я пришел в институт лишь в четыре часа пополудни во вторник. На кухне сидели Фриландер, профессор нейролингвистики, и Либераторе, секретарь кафедры славянской литературы.
– Вы слышали про коменданта? – спросили они хором.
– Он по-прежнему в депрессии?
– Хуже: он умер.
Я попытался изобразить удивление. Я спросил: как, когда? – В субботу был анонимный звонок в полицию. Они ждали до воскресенья, чтобы убедиться, что это не розыгрыш, потому что сначала они подумали, что это просто студенты так шутят; тем более что здание было закрыто, и они не могли войти без ордера, а ордер выписывают по решению суда.
– Причина смерти известна?
– Он упал в пролет лестницы. Его нашли в вестибюле, лежал на полу лицом вниз. С расколотым черепом.
– А что говорят в полиции? – Я подумал о веревке.
– Они не дают никакой информации, – сказал Фриландер. – Между университетом и полицией всегда были трения. Поскольку руководители факультета хотят провести свое собственное расследование, полиция умыла руки.
Я вышел на улицу, чтобы позвонить Новарио по телефону-автомату. У меня было предчувствие, что с кафедры лучше не звонить.
– Убийца сбросил труп в лестничный пролет, – сказал я Новарио, кажется, даже не
