Я объяснил Трехо, что эта «предсмертная записка» была всего лишь последним образчиком поэтического авангардизма – жанра, который давно уже неинтересен, поскольку Гранадос была, пожалуй, его единственным представителем. Я процитировал еще несколько стихотворений Гранадос.
Трехо заметил:
– Было бы слишком неправдоподобно, если бы у Гранадос в момент совершения преступления совершенно случайно оказалось с собой именно это стихотворение. Таких совпадений просто не бывает. Убийца должен был выбрать это стихотворение специально.
– Гранадос всегда носила с собой свои стихи. Она говорила, что вдохновение может прийти внезапно и что она часто вносила поправки в готовые стихотворения.
Трехо на пару секунд задумался, разглядывая свою пустую рюмку. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще две. Свой джин он выпил в полном молчании. У стойки бара какой-то мужчина громко перечислял имена, может быть, составлял воображаемую футбольную команду или воскрешал в памяти другую, уже отыгравшую свои матчи. Без каких-либо комментариев он перечислял имена, и ничего больше. У меня уже слипались глаза.
– В последние дни в здании было пусто, – сказал Трехо шепотом. Была у него такая привычка: все свои предположения он высказывал только шепотом. – Убийца, пожалуй, назначил профессору встречу, уж не знаю, чем он ее завлек, но она пришла, и у нее с собой что-то было, и он отобрал у нее это «что-то» и столкнул ее в шахту лифта. Зная об эстетических вкусах своей жертвы, он выбрал среди ее стихотворений такое, которое могло бы сойти за предсмертную записку, а остальные, допустим, уничтожил. В ближайшие дни мы проверим двух подозреваемых: Конде и Новарио. Если бы вам предложили заключить пари, на кого бы вы поставили?
Я сказал, что на Конде. Если человек дружил с моей матерью, от него следует ожидать худшего.
Мы немного прошлись по улице, чтобы прийти в себя от ударной дозы джина. Как-то само собой получилось, что мы вернулись к дому, где покоилось тело Гранадос.
– Надо было другую дорогу выбрать, – сказал я. В это мгновение какой-то мужчина в черном подошел к двери подъезда с венком в руке. Кажется, он не собирался входить, а хотел просто оставить венок на крыльце. Я решил ускорить шаги и забыть обо всех печалях этой воскресной ночи.
Трехо что-то мне говорил, но вдруг оборвал себя и бросился к мужчине в черном. Тот испугался и уронил венок на землю. Я не понял порыва Трехо, пока не прочел на фиолетовой ленте слова, написанные позолоченными буквами: «Ваш друг Омеро Брокка».
Спуск
Итак, во вторник я снова увиделся с нашим университетским детективом. Он пришел в восемь вечера, когда все студенты уже разошлись. Кажется, он наконец излечился от своей простуды; он сообщил мне, что уже два дня у него не было никаких симптомов, и это его беспокоит, поскольку он вечно ходит простуженный, и считает эту простуду признаком хорошего здоровья. Нам надо было дождаться, чтобы здание полностью опустело, и все это время, пока мы ждали, мы, словно два пенсионера, проговорили о болезнях.
– А если мы вдруг напоремся на ночного сторожа?
– Не беспокойтесь. Если мы на него напоремся, я покажу ему бумаги с моими полномочиями.
Когда в коридорах и в аудиториях воцарилась тишина, мы вышли с кафедры. Я оделся в поношенный комбинезон, которым пользовался мой отец, когда налаживал какое-нибудь оборудование на своем фарфоровом заводе. Я также надел старые теннисные туфли и матерчатые перчатки. Мы прошли по темному коридору и спустились на первый этаж. Трехо просунул руку в металлическую решетку, отодвинул щеколду и открыл дверь. Я не без трепета заглянул в темный колодец. Хотя до крыши лифта оставалось чуть более двух метров, шахта показалась мне бездной. Трехо протянул мне руку, помогая спуститься.
– У вас и вправду легкая работа. Вы играете в Шерлока Холмса, но толкаете в яму доктора Ватсона.
– Поверьте мне, Миро, я бы все сделал сам, но у меня клаустрофобия и аллергия на тараканов.
Я спрыгнул вниз и присел на корточки на крыше лифта. И тут мне в голову пришла одна мысль: убийцей был Трехо. Он расправился с комендантом и Гранадос, а сейчас пришел мой черед.
– И что теперь? – Я попытался избавиться от дрожи в голосе.
– Собирайте все, что вызовет хоть малейшее подозрение. Но не тратьте время на анализ улик, этим мы позже займемся.
У меня с собой был фонарик и пластиковый пакет. Шахта лифта в течение многих лет служила общественным мусорным ящиком; я нашел там пустые пачки от сигарет, которые давно уже не выпускались; пожелтевшие листы, исписанные выцветшими чернилами; билеты на поезда и автобусы, маршрутов которых уже не существовало. Это была работа для археолога: рассматривая этот мусор, можно было бы восстановить ежедневную жизнь здания за последние пятнадцать лет.
– Нашли что-нибудь?
– Мусор и ничего, кроме мусора.
– Проверяйте каждый листочек.
Пакет потихонечку заполнялся. Я захватил ржавый ключ; шариковую авторучку, которую храню до сих пор; ведомости с университетским штампом; разрозненные листки, исписанные от руки; пару старых книг; тетрадь. На самом краю крыши я нашел кассету, чудом не упавшую вниз.
Устав копаться в грязи, я сообщил Трехо, что закончил свою работу. Пакет был полон.
Когда мы поднялись, Трехо спросил меня:
– Слышите шаги?
К нам направлялся ночной сторож. Деревянный пол скрипел у него под ногами; казалось, само здание предупреждало о его приближении, как если бы все его отдаленные уголки были каким-то таинственным образом связаны с человеком, носившим шахтерскую каску с лампочкой.
– Уходим, – шепнул мне встревоженный Трехо.
– А моя одежда?
– Вы ее заберете завтра.
– Но ведь у вас есть бумага от ректората. Чего вам бояться? Объяснитесь со сторожем.
– Не хочу привлекать внимания. Я предпочитаю работать втайне. Такой у меня метод.
Он увлек меня к выходу. Я чувствовал себя немного нелепо – посреди освещенной улицы, в разорванном грязном комбинезоне. В волосах у меня запуталась паутина, перчатки были покрыты слоем жира. Я был похож на дорожного рабочего, заблудившегося в ночи.
Трехо – одетого лучше, чем он одевался обычно, – кажется, забавлял этот контраст между нами. Сегодня он снял свои извечный клетчатый шарф, его пальто выглядело как новое. Мы прошли несколько куадр в молчании, которому были обязаны исключительно моей злости и которое Трехо пытался прервать приличествующими случаю фразами.
– Не огорчайтесь. Сейчас мы пойдем в музей изучать наши трофеи.
– Об этом не может быть и речи. Сначала зайдем ко мне. Мне нужно принять душ и переодеться.
Мы добрались пешком до моей миниатюрной квартирки. Пока я принимал ванну и облачался в чистую одежду, Трехо вывалил на стол содержимое пакета. Он составил список на листочке из красной записной книжки и дал подробное описание каждой найденной мной бумажке.
Я спросил, как это поможет ему в расследовании.
– Да никак не поможет, но у меня слабость – составлять списки и описи. У меня дома хранятся сотни листов с пометками. В числе прочих бумаг у меня есть тетрадь на двести листов, куда я записываю поразившие меня вещи. Там уже несколько тысяч пометок. Это может быть название кинофильма, или лицо женщины, которую я видел всего секунду в поезде метро, или какая-нибудь услышанная на ходу фраза. Если бы я родился поэтом, мне хватило бы несколько стихотворений, чтобы сохранить все, что мне нравится. С другой стороны, мне приходится перечислять вещи, которые я нахожу случайно, вещи, которые от меня ускользают.
Сначала мы разобрали бумаги. Там было несколько расписаний, относящихся к прошедшим семестрам;
