любовное письмо (неотправленное и без подписи) одного студента преподавательнице греческого языка; шпаргалки; фотокопия стихотворения на французском языке и другие бумаги, содержание которых я уже и не помню. Другие предметы не имели большого значения, за исключением шестидесятиминутной кассеты фирмы TDK. На одной стороне кассеты была надпись: Ирина Стерне. Я поставил пленку в мой старый магнитофон, и мы услышали голос Сельвы Гранадос, заглушавший шум какого-то бара.
Трехо посмотрел на меня, и я увидел, что он взволнован; но это было волнение математика, который чувствует, что сейчас найдет формулу, которую так долго искал. У меня же, напротив, голос этой женщины вызвал боль. Смерть, эта дистанция, которая нас разделила, уже начала потихоньку стирать все худшее, что в ней было, и придала ей некий ореол святости. «Кто знает, – подумал я, – что лучше свидетельствует о правде: расстояние или близость?»
Запись
Мы прослушали пленку. Разговор продолжался несколько минут, а дальше шли фрагменты лекций о Брокке. Несколько лет назад Ирина Стерне работала секретарем кафедры аргентинской литературы, то есть на том самом месте, где сейчас работаю я. Тон профессора Гранадос был похож на тон офицеров Советской Армии – героев американских фильмов времен «холодной войны».
С.Г.: Вернемся к первому пункту: Конде украл книги из института?
И.С: Я никогда этого не говорила.
С.Г.: Как нет? Вы же только что сказали: я точно знаю, что никто из посторонних на кафедру не входил?
И.С.: Да, я это сказала.
С.Г.: Но если никто не входил, значит, вор – Конде. Или на кафедре кто-то еще работал?
И.С.: Нет. Я пытаюсь сказать только то, что я лично не видела этих книг. Конде однажды пришел, весь расстроенный, и начал кричать, что у него украли книги Брокки, но я уверена, что этих книг вообще не было, что они существовали только в его воображении.
С.Г.: А может быть, они были, просто вы их не видели?
И.С: Нет. У меня очень хорошая память на книги. У меня нет сомнений, что на кафедре этих книг не было.
– Над какими же текстами работал Конде? – спросил я, хотя уже знал ответ. – Ведь он столько лет получал субсидии, читал лекции, публиковал эссе и ездил на конгрессы за границу. Ведь за этим должно было что-то стоять.
– Ничего, – сказал Трехо. – Он писал свои критические статьи на пустом месте. Он все придумал. И он убил Сельву Гранадос, чтобы больше никто не узнал об обмане.
На следующий день Трехо сделал на всякий случай две копии кассеты. Для верности. Оригинал он положил на хранение в одну из витрин своего музея. В музее уже набралось много экспонатов: журнал «Утерянные бумаги», эссе Конде, одна из версий «Замен», обложка недавно изданного рассказа, кораблик в бутылке, фотокопия стихотворения «Лифт». Я с грустью смотрел на эти предметы, которые все говорили о смерти. Была среда; Грог ждал меня в новом баре, который мы выбрали для наших встреч и который я назвал кондитерской «Грусть».
– Мы уже знаем, что Конде убил Гранадос. Что будем делать дальше?
– У нас нет никаких доказательств, кроме этой кассеты. Надо как-то его спровоцировать и заставить раскрыться. В этом нам может помочь Новарио. Но прежде всего необходимо встретиться с Ириной Стерне. Если ее разыскала Гранадос, то мы тоже ее найдем.
Трехо мог бы проговорить о делах всю ночь, но мне хотелось избавиться от мрачной и, кажется, всепроникающей атмосферы университета. Здание как будто преследовало меня: куда бы я ни пошел, факультет простирал за мной, словно щупальца, свои пустынные коридоры; мне буквально повсюду чудились бумажные кучи, в которых было какое-то тайное послание, предназначенное для меня. Меня преследовал лабиринт пятого этажа.
Грог пребывал в хорошем настроении. Пожалуй, именно поэтому – уже после того, как я рассказал ему о последних событиях в институте и сообщил имя убийцы, – я постарался узнать что-нибудь о его жизни. Он ответил в расплывчатых выражениях: назвал одну балерину; потом – своего учителя, старого писателя, который уже несколько лет вообще не выходит из своей квартиры; кратко пересказал несколько глав из книги, над которой он сейчас без спешки работал – романа страниц на пятьсот, в котором под видом научной фантастики отражались события и факты из его реальной жизни… Но вот что странно: рассказывая обо всем об этом, Грог не раскрывался, а, наоборот, закрывался. Он произносил слова, но до меня доходили лишь отблески его таинственной жизни. Я рассказывал ему обо всем: обо всем, что со мной происходило, о чем я думал и что я делал, – когда я Рассказывал о себе, я как бы упрощал свою жизнь, поделиться которой испытывал настоятельную необходимость. Своими рассказами я как бы обесценивал некое сокровище, превращал его в вульгарную вещь. Сдержанность Грога, напротив, превращала любую случайную мысль в отражение сложной реальности его жизни, в которую он меня не посвящал.
В тот вечер в кондитерской «Грусть» за второй бутылкой темного пива Грог выслушал меня и сказал:
– Надо еще раз съездить в дом отдыха «Спиноза».
Я попросил его поехать со мной. Он извинился и отказался, объяснив это тем, что он не из тех, кого называют «человек действия» и что его миссия заключалась в том, чтобы давать советы. По его словам, он терялся, выходя за границы слов.
Наверное, я не сумел скрыть разочарование, потому что он вдруг сказал кое-что неожиданное:
– Я проведу свое собственное расследование.
– Тебя туда просто не пустят.
– Я часто бываю в Доме «Спиноза», – проговорил он таинственным тоном.
До конца вечера я не смог вытянуть из него больше ни слова.
Я сходил в отдел кадров, чтобы получить информацию о «моей старинной подруге» Ирине Стерне. Мне удалось узнать ее адрес и телефон. Я позвонил ей с кафедры.
– Это ее мама, – ответили мне. – Ирина получила грант на стажировку в Миланском университете. Кто говорит?
– Ее старый товарищ, – ответил я и поздравил женщину с успехом ее дочери. Она, впрочем, была не особенно рада; она мне призналась, что предпочла бы, чтобы ее дочь осталась дома и занялась поисками подходящего мужа. Ей уже тридцать пять, и тянуть дальше уже немыслимо. Иначе она вообще никогда не выйдет замуж.
– Вы холостяк?
– Женат, у меня пятеро детей, – ответил я.
Это была ошибка. Любезный тон женщины тут же сменился на раздраженный.
– Зачем вы ее разыскиваете?
– Чтобы пригласить на товарищеский ужин, который организует доктор Конде. Вы не знаете, ей кто- нибудь звонил с факультета?
– Один мужчина. Хотел срочно с ней встретиться. Он не оставил ни имени, ни телефона. Я ему объяснила, что Ирина вернется не раньше следующего года. Хотите, чтобы я ей что-нибудь передала? Она звонит по пятницам.
Я назвался вымышленным именем и пообещал позвонить еще раз. Во всяком случае, Ирина Стерне, еще одна свидетельница, которая могла обвинить Конде в фальсификации книг Брокки, была жива и здорова. И вряд ли ей что-то грозило в ближайшее время.
Я встретился с доктором Конде лишь через два дня. Он влетел на кафедру, как вихрь, и, даже не поздоровавшись, буквально с порога открыл свой портфель, достал экземпляр «Замен» и с презрением швырнул книгу мне на стол.
– Вы – предатель, но все равно я хочу, чтобы вы получили один экземпляр. Пусть это будет платой за вашу неблагодарность.
Я бросил взгляд на книжку – результат моей двухнедельной работы за подписью Конде.
– Во всяком случае, эта книга реально существует.
– Что вы хотите сказать?
– Две другие, «Крик» и «Ловушка», никогда не существовали.
