оставив Грога в приюте его бесчестья, а меня – в полном разочаровании.
Хмурый гуру, который столько лет твердил нам о горестях брака, работы, семьи и стабильной жизни, проявил себя как предатель. Я вспомнил, что он никогда не давал нам своего телефона, кроме номера пейджера, не сообщал своего адреса. Он давал нам понять, что постоянно переезжает из отеля в отель; его нигде не терпели долго, потому что он задерживался с оплатой или потому что его «Смит Корона»[12] будила соседей. И этот человек – мой доверенный информатор о Конде?! Мой тайный агент в Доме «Спиноза»? Впервые за много лет я отменил нашу встречу в среду под сознательно банальным предлогом. Это ни к чему не привело; мой автоответчик записал звонок Грога: «Надо встретиться, срочно. Есть новости о Конде». Я не мог допустить, чтобы моя личная обида повредила расследованию. Я перезвонил ему на пейджер и сказал, что приду.
Я вспомнил нашу компанию разочарованных подростков счастливых своим разочарованием, которое мы так заботливо взращивали почти пятнадцать лет назад за столиками пиццерии «Кайман»; вспомнил громкие дезертирства и тихие отлучки. Много раз мы говорили о том, что наше время подходит к концу, но пока с нами был Грог (Грог и его устные предписания; Грог и его тайная жизнь), наша группа «оставалась в живых». И вот все закончилось: последний представитель богемы, как выяснилось, ходил каждый день на работу и вовремя платил налоги. Нас, Кайманов, больше не существует. И никто даже про нас не вспомнит.
Я пришел на кафедру с опозданием. Новарио ждал меня уже два часа. Он как-то осунулся, похудел. Он протянул мне дрожащую руку.
– Вас не было на поминках Гранадос, – сказал я ему. – Я думал, что вы уже уехали.
– Признаюсь, против меня есть улики. Как вы думаете, полиция меня подозревает?
– Судья практически закрыл дело. Кто бы ни был убийцей, вы можете спать спокойно. Следователь считает, что это самоубийство.
Он упал на стул.
– Если бы у вас появилась возможность получить бумаги Брокки, что бы вы сделали? – спросил он.
– Наверное, попытался бы их получить, хотя Брокка – это не моя тема.
– Несмотря на опасность?
– Почему вы об этом спрашиваете? Есть какой-нибудь след?
– Если я вам расскажу, не говорите ни слова Конде. Какой-то шутник оставил мне записку в отеле. И подписался: Омеро Брокка.
– И что говорится в записке?
– Чтобы я был внимательным. Что скоро будут новости.
– Наверное, это шуточки Конде.
– Я тоже об этом подумал. Но зачем Конде задерживать меня в столице? Я и так словно камешек у него в ботинке. Гранадос мертва, теперь только я могу разоблачить его обман. Я даже боюсь, не подумывает ли он о том, чтобы убрать и меня.
– Возможно, он убил Гранадос, но вряд ли он снова решится на такой шаг. Вторая смерть привела бы к скандалу.
– Третья смерть. Вы забыли о коменданте?
Я сказал, что Конде говорил мне, что его книга выйдет в ближайшее время.
– Да уж, лучше бы поскорее. Вы никогда не думали, что книги на самом деле не исчезали, что они тут, на кафедре, просто спрятаны под фальшивыми обложками? Они все время на виду, просто мы их не видим.
Новарио ушел. Я слышал, как он говорит вслух сам с собой, развивая свою теорию. Кроме нас, в коридорах не было ни души. Впервые с тех пор, как я сюда устроился, я задумался о том, что мир полон угроз – у меня оставалось совсем мало времени, чтобы найти новую работу. Моя карьера в качестве секретаря кафедры аргентинской литературы стремительно близилась к завершению.
Синдром Маркони[13]
В кондитерской «Грусть» двадцать столиков, и ни за одним из них вы не найдете счастливого человека. Здесь нет ни улыбающихся девушек, ни взявшихся за руки семейных пар. Сюда ходят брошенные женщины; мужчины, обдумывающие возможность самоубийства; семейные пары, уже созревшие для окончательного разрыва; грустные люди, которые вспоминают умерших друзей. В «Грусть» слетаются все скорбящие, как мухи на липучку.
Я думал, что Грог будет сидеть пристыженный, как если бы его шестое чувство уже сообщило ему о моем открытии. Но – нет: он беззаботно покуривал, раздуваясь от гордости за проделанную работу. Он добыл информацию! Он был похож на предателя, который гордо и уверенно хвастается своими подвигами, тогда как его начальник, скрывающий свои чувства, уже подписал ему смертный приговор.
Доктор Конде ездит в Дом «Спиноза» еженедельно, – сообщил мне Грог. – Навещает пациента в корпусе Лондон. Я не смог выяснить имя этого человека, но знаю, что он все время проводит за письменным столом. Конде пользуется большим уважением в Доме «Спиноза». В каждый приезд он читает его пациентам лекции.
Я начал размышлять вслух: кто этот пациент, к которому ездит Конде? Может быть, сам Омеро Брокка? Я уже был уверен, что сообщение о смерти писателя в кораблекрушении было ложью. Да, наверное, Брокка сидел в заточении в психиатрической клинике в течение двадцати лет, и Конде об этом узнал. Брокка принадлежал Конде, как ни один писатель никогда не принадлежал критику.
– Надо его навестить, – сказал Грог.
Тайна Брокки, однако, казалась мне уже менее важной, чем тайна самого Грога. Я спросил, а кого он навещает в Доме «Спиноза». Как я и предвидел, он ответил неопределенно: старый приятель, писатель- любитель, который всю свою жизнь проработал репортером, писал о кино. Никакого имени, никаких точных сведений.
Я знал, что Грог (служащий Грогенштайн, отец семейства Грогенштайн, системный аналитик Грогенштайн) лгал.
Раздраженный, я раскрыл свои карты:
– Ты всегда нам рассказывал о своей свободной жизни, не связанной никакими обязательствами, и мы все в это верили. Тех, кто не следовал по «твоему» пути, мы называли предателями. Однажды вечером я проследил за тобой и узнал о твоей подлинной жизни. Столик в «Каймане» был твоим театром; мы не только верили в твою ложь, мы дополняли ее деталями – каждый на свой лад, мы полностью подчинялись тебе со всеми твоими вывертами.
Грог не опустил глаз, не смутился. Он спокойно смотрел на меня.
– Жил-был один ученик, который мечтал превратиться в учителя, – начал он.
– Нет, не надо больше твоих дзенских притч… – умоляюще сказал я.
Моя реплика не остановила Грога. Он еще пользовался остатками авторитета.
– Юноше рассказали о хорошем учителе, который жил недалеко от его дома и который мог взять его в ученики. Он пошел к учителю, а тот поведал ему о выгодах, которые получает тот, кто становится пилигримом. Молодой человек, послушный словам учителя, отправился в путешествие – далеко-далеко. Если он задерживался в одном месте больше трех дней, он считал, что предает своего учителя. Много раз он сбивался с дороги, однажды ночью он чуть не погиб. Только воспоминания о словах учителя спасали его от поражения. Однажды он решил, что уже можно вернуться, увидеться со своим учителем и показать ему, что он сделал со своей жизнью. Он не был уверен, что найдет учителя в его старом доме, но по крайней мере там могли подсказать, где его искать. Учитель сам открыл ему дверь. «Какая случайность, что я встретил вас здесь», – сказал ученик. «Случайность? – удивился учитель. – Это мой дом. Где же ты думал меня найти?» – «Но ведь вы постоянно в дороге, разве нет? Я последовал вашему уроку. Посмотрите на мои израненные ноги. Посмотрите, какой я оборванный и исхудавший. У меня никого не осталось, кого я знаю. Я даже не знаю, кто я». – «Разве я виноват, что ты понял меня буквально? Да, я паломник, но я совершаю паломничества, не выходя из комнаты, хотя и не противлюсь, чтобы другие сходили на окраину деревни. Поговорим в следующий раз, я устал, сегодня я выходил из своей комнаты уже раз сорок».
Да, Грог умел менять тему. Я не спросил у него ни имени жены, ни имени сына, ни о деталях работы, чтобы все эти подробности разбили остатки былой лжи. Как бы в компенсацию за мое молчание Грог признался, что это он сам был амбулаторным пациентом Дома «Спиноза». Его мучило недомогание, которое
