Меня разбудил телефон. Я поднял трубку и услышал сквозь статику международной связи первые строчки песенки «С днем рождения». Я так крепко спал, что узнал Елену лишь через пару секунд.
– Ты купила мне подарок?
– Пока еще нет. Воспользуюсь твоим отсутствием. Ты сегодня выступаешь?
– Я уже выступил.
– И как получилось?
– Думаю, что хорошо. Я должен еще кое о чем рассказать.
Мне всегда трудно говорить по телефону, потому что я никогда не знаю, что сказать. И даже если тема для разговора есть, я почему-то всегда становлюсь предельно лаконичным; рассказывая о гибели Валнера, я перешел на телеграфный язык, что придавало событию еще более мрачный оттенок; когда я о чем-то рассказываю – мне об этом часто говорили, – я как бы воздвигаю стену вокруг описанных мною событий и придаю всему трагичную окраску. Перепуганная Елена попросила меня вернуться; она предпочитала мои ночные прогулки по дому тревожному ожиданию приходящих издалека редких новостей.
– Я пока не могу вернуться, – сообщил я. – Нас всех будут держать здесь, пока дело не прояснится.
Она спросила меня о других приглашенных. На самом деле ей хотелось знать, были ли здесь молодые женщины. Я прочитал список участников и уверен, что не забыл никого, за исключением Анны.
– А Наум?
– Говорят, он приедет завтра.
– Я прочла в газете, что он выступит с лекцией в Буэнос-Айресе, а потом вернется в Париж.
Я промолчал.
– Позвони мне завтра, – попросила она. Она сказала, что скучает без меня, и, хотя прошли всего сутки, кажется, что прошло несколько дней. Я ответил, что тоже скучаю, и мне тоже кажется, что прошло больше времени.
– Следи за новостями в печати, – сказал я. – У Валнера есть последователи. Я уверен, что они расценят его смерть как заговор с целью сохранить тайну местонахождения пришельцев.
Когда я спускался на завтрак, я столкнулся с двумя служащими муниципального морга, которые несли на носилках тело Валнера. Он был укрыт черным брезентом. Под впечатлением от этой тягостной встречи я съел только одну булочку.
В баре царило оживление – после смерти Валнера прошло уже достаточно времени. Присутствующие переговаривались между столиками, некоторые отстаивали гипотезу об убийстве. Напротив меня уселся один из двух французов – Шребер – и начал рассказывать мне об исследованиях, которые он провел совместно с группой антропологов с целью изучения языка аборигенов – уже не помню каких – в качестве базы для программы перевода. Некоторые примитивные языки имеют логическую структуру, сходную с искусственными языками, сказал мне Шребер. Цивилизации же, напротив, всегда нуждаются в рациональной речи – чтобы объясняться между собой. Француз ничего не понял, сегодня говорили совсем о другом. Я тактично избавился от его компании и отправился на поиски новостей.
Из динамиков звучала приглушенная музыка, потом музыка смолкла, и раздался голос диктора. В баре воцарилась тишина: диктор, находившийся в столице провинции, говорил: «Нет ли убийцы среди переводчиков? Говорят, что это был несчастный случай или самоубийство, но с кем же тогда разговаривал погибший в ночь преступления? Чтобы отдать долг уважения профессору Валнеру, мы передаем отрывок из лекции, которую он прочел в нашем городе в прошлом году, про город пришельцев – Эркс».
Рассудительным тоном Валнер начал объяснять, что под одной из горных вершин существует город, но правительство скрывает этот факт. Министерская чехарда, партийные междоусобицы, споры политиков служили лишь дымовой завесой; новостями, которые скрывали подлинные события; воображаемыми конституциями, уводившими нас от правды. Он уверял, что изучил подземелье с помощью аппарата собственного изобретения, так называемого эрксоскопа, и слышал под землей голоса, которые разговаривали на языке, напоминающем мелодику музыкальных инструментов, сделанных из хрусталя.
Я нашел Куна во дворе. Он был один и смотрел на море. Кун никогда не был меланхоликом.
– Я все утро разыскивал по телефону родственников Валнера. Но мне удалось побеседовать только с соседями, которые обещали предупредить его племянницу, проживающую я так и не понял где.
– А кто-нибудь из его группы не может тебе помочь?
– Он разругался со всеми. Едва создав группу и придав ей организованный характер, он тут же начал делать все, чтобы вызвать ее раскол. – Кун уселся на крыльцо. – Я готовил этот конгресс два года. Ты даже представить себе не можешь, скольким людям я звонил, направлял факсы и письма… Сейчас никто не думает о конгрессе. Все хотят уехать.
Я подумал, что можно сказать, чтобы поднять ему настроение.
– Люди всегда возвращаются со встреч и конгрессов без особых воспоминаний, разве что о тайном романе. На этот раз каждый вернется с интересным рассказом. В течение как минимум года все будут вспоминать о конгрессе, который организовал Хулио Кун.
Он неохотно улыбнулся и посмотрел на свои карманные часы.
– Пойду в зал. Надо проверить, работает ли микрофон.
– И кто выступает на этот раз?
– Анна.
Ни одна конференция никогда не начинается вовремя, поэтому я задержался в баре, разглядывая входивших людей. Среди них был и комиссар. Он подошел к моему столику.
– Люди очень интересуются сегодняшним выступлением. – сказал он мне.
– Вы что-нибудь обнаружили?
– Кусочек голубой ткани, который зацепился за одну из железок на потолке. Консьерж мне сказал, что Валнер достаточно много выпил. В лучшем случае это было не самоубийство, а несчастный случай.
– Валнера алкоголь не берет. Только слегка заводит.
– Мне говорили, что он разругался с вами во время вашего выступления.
– Мы не ругались, он лишь перебил меня и все.
– Вы с ним не спорили?
– Вы хотите спросить, не я ли его столкнул? В это время я был в другом месте.
– Где?
– На пляже.
– Один?
– С Анной Деспина. Она сейчас будет выступать. Если хотите ее послушать…
– Нет, спасибо. Я всегда засыпаю на лекциях. Не обижайтесь, но перевод – это не та тема, которая меня интересует. Из всех переводов, которыми я занимаюсь, – это беседы с пьяницами, уснувшими на улице. Все алкаши говорят на одном и том же языке: их никто не понимает, но они легко общаются между собой. Когда я выпиваю лишнего, я тоже начинаю их понимать.
XІ
Публики было намного больше, чем накануне. Не было ни одного свободного кресла. Посторонние люди, привлеченные новостью о смерти Валнера, рассматривали нас с пристальным вниманием инквизиторов – изучали наши лица, чтобы понять, кто больше всего похож на преступника. Хотя исследования по системе Ломброзо[11] официально запрещены в криминалистике, обыватель по-прежнему к ним прибегает.
Анна с нервной улыбкой поднялась на сцену. Казалось, публика не утихомирится никогда. Кун встал, чтобы успокоить зал.
– Если во время выступления докладчика в зале будут шуметь, мы сделаем перерыв и перейдем в другой зал. Это вам не деревенский цирк.
Кун, конечно же, понимал, что для этих людей мы как раз деревенский цирк и есть, но он продолжал выполнять свои функции. Он поднялся на сцену и без малейших неточностей представил Анну, ни разу не заглянув в листок, где было написано ее резюме.
Анне было тридцать пять лет, но издалека она была похожа на двадцатилетнюю девушку. Публика смотрела на нее с одобрением: эта девчонка, похожая на студентку, конечно же, не имела ничего общего с преступлением.
Темой ее выступления была книга Фридриха Ницше[12] «Я и моя
