незамедлительно проявилась во всем блеске бесстыдства: едва всем на минуту стало жаль г-жу де Роклор, как сразу же, одни из отвращения к спеси и властности бедной матери, другие просто потому, что больно уж смешно выглядело похищение уродливой горбуньи галантным негодяем, все так и покатились со смеху и смеялись до упаду, до слез, подняв совершенно непристойный шум. Г-жа де Ментенон смеялась наравне с другими, а под конец, чтобы поправить положение, сказала не слишком-то повелительным тоном, что это, дескать, немилосердно. У нее были свои причины считаться с г-жой де Роклор, не любя ее; о герцоге де Рогане и его сыне она и вовсе не заботилась. Новость получила самую беззастенчивую огласку в гостиной и там была принята так же. Тем не менее, вдоволь насмеявшись, все вспомнили о собственных интересах: там собралось немало отцов, матерей и тех, кому предстояло стать отцом или матерью; все они приняли сторону г-жи де Роклор и, как ни изощрялись в злобных насмешках, почитали ее достойной жалости и извиняли ее негодование. Мы с г-жой де Сен-Симон оставались в Париже и, как весь Париж, знали о свершившемся накануне похищении; но мы не знали всего остального — места, где- происходило бракосочетание, роли в этом деле де Лоржа; итак, через день после этого происшествия я был внезапно разбужен в пять утра, увидел, что у меня одновременно распахнулись окна и отдернулись шторы, и передо мной явились г-жа де Сен-Симон и ее брат. Они рассказали мне все, что я здесь описал, или по крайней мере самое существенное. Тем временем вошел, одетый в халат, один весьма умный и одаренный человек, помогавший им советами; они хотели с ним посовещаться, а мне велели одеться и распорядиться, чтобы закладывали карету с лошадьми. Никогда еще я не видел такого растерянного человека, как герцог де Лорж. Он во всем признался Шамийару, и тот направил его к Дормье, адвокату, бывшему тогда в большой моде, а тот крайне его напугал. Расставшись с адвокатом, он бросился к нам, чтобы просить нас ехать к Поншартрену; а поскольку самые суровые обстоятельства нередко сопровождаются смешными подробностями, он стал барабанить что было сил в дверь кабинета, примыкавшего к спальне г-жи де Сен-Симон. В то время болела наша дочь;[169] г-жа де Сен-Симон вообразила, будто ей хуже, и, в уверенности, что это стучу я, побежала открывать. Вид брата поразил ее вдвойне: она бросилась назад в постель, он — за ней, желая рассказать о своей незадаче. Она позвонила, чтобы отворили окна и впустили свет; но накануне она как раз приняла в дом шестнадцатилетнюю девушку из Ла-Ферте, и та спала в кабинете, примыкавшем к спальне с другой стороны. Г-н де Лорж, которому не терпелось перейти к делу, сказал ей, чтобы она поскорей отворила окна, вышла и затворила дверь. И вот встревоженная девочка надевает платье и нижнюю юбку, поднимается к бывшей горничной, которая ее пристроила в дом, будит ее, хочет заговорить, но не смеет и наконец рассказывает, что произошло, и как у изголовья г-жи де Сен-Симон остался молодой красавец, весь в золоте, завитой, напудренный, и как он поспешил выгнать ее из спальни. Она была изумлена и трепетала. Скоро им стало известно, кто это такой. Когда нам об этом рассказали, мы весьма позабавились, несмотря на тревогу. Канцлер поведал нам об утренних посетителях, которые нанесли ему визиты накануне, и о том, как это все было. Он настоятельно посоветовал удалить священника и всех прочих свидетелей, изъять подписи и как можно решительнее все отрицать, но притом заверил, что г-ну де Лоржу бояться нечего. От канцлера мы поехали в Этан, где застали Шамийара, который был в большом затруднении, но не слишком напуган этой неприятной историей. Король приказал, чтобы ему давали отчет во всем, в каждом шаге, в каждой процедуре. Все это осуществлялось через Поншартрена, он отчасти умерял усердие судей, и благодаря жене его, которая ему писала, а более, быть может, благодаря хлопотам г-жи де Субиз мы могли в нем не сомневаться. В Париже мы заехали к маршальше де Лорж, уверенные, что этот визит доставит нам одни огорчения; однако мы узнали, что священник и слуги уже удалены и теперь усилия направлены на то, чтобы уничтожить подписанный брачный контракт. Г-жа де Роклор отрядила Монплезира, лейтенанта гвардии, человека галантного и близкого друга семьи, в Монпелье — сообщить о печальном известии герцогу де Роклору, и тот пришел, если это возможно, в еще большую ярость, чем его жена. Но хотя и в Париже, и в Лангедоке рвали и метали, мало-помалу стало ясно, что король, изъявивший желание, чтобы ему постоянно как можно подробнее докладывали об этом деле, не предаст публичному бесчестью дочь г-жи де Роклор и не обречет ни на смертную казнь, ни на гражданскую смерть в чужой стране родного Племянника г-жи де Субиз. Герцогиня де Фуа приходилась сестрой Роклору; итак, герцог и герцогиня де Фуа принялись уговаривать г-жу де Роклор, а там и ее мужа. Они и друзья их запугивали супругов, доказывая, как трудно привести юридические доказательства, как некрасиво выглядит желание довести дело до предела суровости, как стыдно и неприятно изобличать кого-либо во лжи, и постепенно добились, что те начали прислушиваться к рассуждениям о том, что лучше, мол, уладить этот брак между собой, чего они сперва и хотели, чем подвергать себя столь жестоким испытаниям и обесчестить собственную дочь. Самое удивительное, что враждебнее всего повели себя герцог и герцогиня де Роган. У мужа на уме были одни химеры: он не прочь был, чтобы сын его, которым он всегда был недоволен, отправился искать счастья в Испанию. Мать, отдававшая большее предпочтение второму сыну, рада была бы, если бы он стал старшим. Им и в голову не приходило добиваться успеха, пытаться вызволить сына, вынужденного скрываться, и они ничуть не постыдились воспользоваться несчастьем г-на и г-жи де Роклор и, приставив им нож к горлу, требовать у них больше приданого, чем то, каким они удовольствовались в то время, когда уговаривались о браке, который и не состоялся-то из-за споров о деньгах. Они захотели потребовать еще более выгодных условий; об этом без конца велись переговоры. В прошлый раз по просьбе принца де Леона в обсуждение брачного контракта вмешались канцлер, бывший другом г-жи де Роклор, и герцог д'Омон. По этой же причине они возвысили свой голос и теперь, но вести дело со столь неразумными людьми было им не по силам, и между двумя домами не миновать бы вражды, если бы не король, который по просьбе г-жи де Субиз решился на то, чего в жизни не делал: он сам вник во все подробности, сам уговаривал, а затем приказывал по-королевски, несколько раз призывал герцога и герцогиню де Роган, причем герцогиня о деле и говорить не желала, беседовал с ними у себя в кабинете — то по отдельности, то с обоими вместе — весьма благосклонно, хотя вовсе не любил их, и весьма терпеливо и наконец назначил им герцога д'Омона и канцлера не арбитрами, а судьями, призванными обсудить условия брака, который приказано было непременно заключить и отпраздновать, прежде чем король уедет в Фонтенбло.[170] Когда канцлер и герцог д'Омон доложили, что герцог и особенно герцогиня де Роган всему противятся и не желают покончить дело миром, король послал за герцогиней де Роган и честью ее заверил, что не собирается отступиться от этой затеи, почел бы это для себя позором и, если она и ее муж будут упорствовать, он и без них, своей королевской властью, прекрасно сладит этот брак со всем, что подобает жениху и невесте столь знатного происхождения. Затем он разрешил принцу де Леон явиться поблагодарить его и попросить прощения за свои провинности, и наконец, после стольких ссор, тревог и мучений, оба семейства, собравшись у герцогини де Роклор, подписали брачный контракт, правда, без большой радости. Последовало церковное оглашение, и, так и не получив разрешения от кардинала де Ноайля, оба семейства направились в церковь монастыря Жен-мироносиц, где со дня своего славного замужества содержалась под присмотром полудюжины сменявшихся монахинь м-ль де Роклор. Она вышла из монастыря и вошла в церковь, принц де Леон вошел через другую дверь; как и было условлено, никаких поздравлений не было и жених с невестой не сказали друг другу ни слова. Кюре отслужил мессу и сочетал их браком. Едва церемония кончилась, все расписались и тут же разошлись кто куда. Молодые сели в карету и отправились за несколько лье от Парижа к одному финансисту, другу принца де Леона, позже они перебрались в собственный дом в Париже, где почти до самой смерти жили в жестокой нужде, послужившей им карой за сумасбродство; оба они совсем ненамного пережили герцога и герцогиню де Роган и г-на и г-жу де Роклор. Они оставили много детей. Для точности следует добавить, что брак их был улажен и совершен до Фонтенбло, но герцог де Роган с досады захворал и не согласился выделить сыну больше двенадцати тысяч ливров ренты, хотя г-жа де Роклор соглашалась дать восемнадцать, если г-н де Роган даст не меньше; он воспользовался любезностью короля, чтобы получить королевскую грамоту, в которой, вопреки всем законам королевства и всем законам и обычаям Бретани, воспрещавшим какую-либо замену наследника, ему разрешалось завещать все свои владения в Бретани следующему по старшинству, отчего крайне страдали бы младшие сыновья и дочери. Г- жа де Субиз и г-жа де Роклор принесли это ничего не стоившее соглашение королю, и замену в завещании пришлось произвести. Прошло еще два месяца, на протяжении которых король несколько раз посылал к герцогу де Рогану герцога д'Омона, дабы его поторопить, и призывал его в Фонтенбло, чтобы ускорить дело. Наконец два месяца спустя работа была завершена, королевская грамота отправлена и зарегистрирована как положено, а затем было немедленно заключено бракосочетание, которое я уже описал.
16. 1708. Возвращение принцев ко двору[171]. — Нескромные остроты Гамаша
Герцогиня Бургундская весьма беспокоилась по поводу приема, предстоявшего его высочеству герцогу Бургундскому, и тревожилась, успеет ли она с ним побеседовать и дать ему наставления, прежде чем он увидится с королем или с кем-нибудь еще. Я передал ей, чтобы она предложила ему наметить путешествие на такое время, чтобы прибыть в час или два часа пополуночи, потому что в таком случае он явился бы прямо к ней и ни с кем, кроме нее, не мог бы увидеться, а поэтому они смогли бы всю ночь пробыть вдвоем, первыми встретиться утром с герцогом де Бовилье, а может быть, и с г-жой де Ментенон; еще одно преимущество — герцог приветствовал бы короля и Монсеньера прежде, чем кто-нибудь к ним войдет, и никто не присутствовал бы при этом приеме, даже слуги, коих в этот час рядом с ними и поодаль бывало немного. Мой совет ей не передали, а если передали, она ему не последовала. Молодой принц[172] прибыл в понедельник 11 декабря, вечером, в самом начале восьмого; Монсеньер отправился смотреть комедию, а г-жа герцогиня Бургундская не пошла, ожидая принца. Не знаю, почему он спешился не на большом дворе, а на дворе принцев. Я в это время был у графини де Руси, чьи окна выходили на этот двор. Я тут же вышел и, дойдя до верха большой лестницы в конце галереи, заметил принца, который поднимался в сопровождении герцогов де Бовилье и де Ларошгийона, которые присутствовали при выходе его из кареты. У него был добродушный вид, он был весел, смеялся и разговаривал с обоими спутниками. Я поклонился ему, стоя на ступеньке с краю, он оказал мне честь обнять меня и при этом всячески постарался мне показать, что воспитанности в нем больше, чем забот о своем достоинстве герцога и пэра: добрую часть пути он не говорил ни с кем, кроме меня, и успел мне тихо сказать, что знает, как я говорил и как воспользовался случаем в его пользу. Навстречу ему шла толпа придворных, во главе которых оказался герцог де Ларошфуко, с ними он прошел большой гвардейский зал, вместо того чтобы войти к г-же де Ментенон через ее дневную прихожую и задние комнаты, что вышло бы короче, пересек площадку большой лестницы и вошел в апартаменты г-жи де Ментенон через большую дверь. Это был день, когда там работал Поншартрен, уступивший вторники Шамийару. Они сидели втроем с королем и г-жой де Ментенон; в тот же вечер он рассказал мне об этом любопытнейшем приеме, который хорошо ему запомнился и которому он был единственным свидетелем; я потому говорю, что они были втроем, что герцогиня Бургундская то входила, то выходила; но, чтобы лучше понять, тут необходимо скучное пояснение всего механизма. Апартаменты г-жи де Ментенон располагались все на одном этаже, напротив помещений для королевских гвардейцев. Прихожая напоминала скорее коридор, длинный и узкий; за ней следовала еще одна точно такая же прихожая, куда входили только гвардейские капитаны, а потом просторная, изрядно вытянутая комната. Между дверью из этой второй прихожей и камином стояло кресло короля, спинкой к стене, перед креслом столик, близ которого складной стул министра, работающего в этот день. По другую сторону камина ниша, обитая красным узорчатым шелком, и кресло, в котором сидела г-жа де Ментенон; перед креслом небольшой столик; далее, в глубине, ее постель, а у изножия-дверь и пять ступенек, ведущих вверх; далее — просторнейший кабинет, ведущий в прихожую дневных покоев его высочества герцога Бургундского, куда и вела эта дверь; теперь эти покои занимает кардинал Флери. Из первой прихожей, справа от которой были эти покои, а слева большой кабинет г-жи де Ментенон, спустившись на пять ступенек, можно было, как и нынче, попасть в мраморную гостиную, смежную с площадкой большой лестницы, с тем ее концом, где находятся высокая и низкая галереи, называемые галереей герцогини Орлеанской и галереей Принцев. Каждый вечер герцогиня Бургундская играла в большом кабинете г-жи де Ментенон с дамами, которым был открыт туда доступ — а доступ туда постоянно был открыт весьма
