Режиссер создает свое величайшее творение в реальности, используя подсознательные желания и подавляемые импульсы насилия миллионов ничего не подозревающих людей.
Для меня это — признак гениальности, силы и правды, признак неповторимости.
Щелчок…
— Черт возьми, смертельно хочется пива…
Щелчок…
— Чтобы стать великим режиссером, не нужны камера и пленка… нужны люди… место действия… реквизит…
Но прежде всего — люди… Простые, обычные, хорошие люди…
СТОП!
6
В двух кварталах к югу от Голливудского бульвара, где повсюду высились стены многоэтажных строений с шикарными апартаментами, затерялся маленький одноэтажный дом с облупившейся штукатуркой — островок старого Голливуда. Он выглядел как брошенный мотель, но заброшен не был: росли герань и папоротники, мусор был свален в канаву, а перед домом, где стояла машина, — чисто. Наступал вечер. Сквозь огромные, раскидистые ветви пальм струился жемчужный свет уличных фонарей.
Пустынные пространства по обе стороны дома были завалены мусором — в основном ржавыми банками, а также матрасами, шинами и картонными коробками с гниющими пищевыми отходами. Возле уличного фонаря был припаркован видавший виды фургон уже далеко не белого цвета. Такие колесили по дорогам в шестидесятые годы. На его многократно перекрашенных бортах красными буквами было выведено: «Студент колледжа поможет погрузить и перевезти мебель». Под размашистыми росчерками значились номер телефона и имя: Чарльз Пирс.
Внутри дома, на полу гостиной, лежал поеденный молью ковер — некогда элегантного серого цвета, а ныне имевший оттенок древесного угля. Мебель была конца пятидесятых годов — такой обставляли комнаты, сдаваемые внаем, такую любили покупать пенсионеры: сколоченная из однослойной фанеры, на ножках, расположенных под углом. Недолговечная фанера успела расползтись трещинами. Под лампой с длинной цепочкой стоял огромный, размером с гроб, расписной сундук. Узор выцвел, хотя когда-то причудливо выписанные райские птички, восседавшие на ветвях роскошных тропических деревьев, вероятно, были предметом гордости нарисовавшего их художника.
Чарльз Пирс вылетел из первого состава игроков футбольной команды Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. Но быть игроком второго состава такой команды тоже считалось престижным. Это давало уверенность в завтрашнем дне. Его бизнес по перевозке мебели развивался куда стремительнее, чем он ожидал. Денег хватало не только на оплату жилья и развлечения — он сумел нанять одного, а потом еще двоих помощников и собирался купить в придачу к фургону грузовик. Впрочем, сегодня ему помощники не понадобятся. Заказчик сказал, что мебели у него мало и ехать не далеко.
Пирс окинул взглядом затхлую, пахнувшую плесенью комнату. Лицо хозяина квартиры терялось в сумраке, но Чарльз чувствовал, что тот сильно не в духе или подавлен свалившимися на него проблемами. Или что-то еще в этом роде. Возможно, он переезжает не по своей воле. В самом воздухе этой квартиры витало несчастье — за то короткое время, что Пирс занимался перевозками, он уже не раз бывал в подобных домах. Многие люди под давлением обстоятельств вынуждены были продавать свое жилье и переезжать на новое место, и Пирс невольно разделял с клиентами их горечь. И сегодня он старался бодриться, несмотря на то что надвигавшаяся ночь давила своей тяжестью и вызывала чувство клаустрофобии.
— У вас тут много красивых вещей, — сказал Пирс как можно непринужденнее. — Я имею в виду, если их немного подремонтировать — вот эту софу, например, или стулья. Их можно перевозить. Определенно. Только за один раз у меня это не получится. У вас несколько больше вещей, чем вы сказали по телефону.
Пирс посмотрел на расписной сундук.
— Ну, а сундук, — с искренним восхищением добавил он, — просто красавец. Должно быть, антиквариат.
Хозяин ничего не ответил. Пирс нагнулся, чтобы заглянуть внутрь сундука. Оттуда приятно пахнуло смолой, скорее всего сосновой — ею натирали мебель, чтобы не заводились древесные жучки. Запах навевал мысли о Старом Свете, о долгом путешествии через океан.
— Бог мой, как чудесно пахн…
Веревка не дала ему договорить. Петля мгновенно сдавила голосовые связки. На секунду у него перед глазами мелькнули красные и синие искры на абсолютно черном небе.
«Какого черта..?» — хотел крикнуть он, но связки были уже порваны.
Он лягался, бил локтями воздух. Он хорошо дрался, но почему-то не мог достать невидимого клиента, который отклонялся назад на… чем? на каблуках?.. и тянул за… что? за веревку.
Пирс даже не мог просунуть под нее пальцы, чтобы ослабить давление на дыхательное горло.
— Боже… — только и смог прохрипеть он.
Бог не ответил. Воздух в легкие не поступал, и они разрывались от боли. Глаза потеряли способность отличать мебель от отбрасываемой ею тени. Кровь бешено стучала в висках, в нос бил острый запах просмоленного чрева сундука. Затем мозг умер.
Внутри тела Пирса что-то забулькало, посиневшее, перетянутое горло выбросило жидкую субстанцию жизни. Но он этого уже не чувствовал. Его пульс угас.
Сантомассимо вышел из кабинета капитана Эмери, зашел к себе, забрал пиджак и направился к оставленному на стоянке голубому «датсуну».
Он был сильно взволнован. Он гнал машину на восток, в сторону Голливуда, непрерывно размышляя. Несколько детективов, наблюдавших за проститутками на Вайн-стрит, узнали его. Он пронесся мимо. Остановился только у «Эль Адоб» и, зайдя внутрь, заказал себе две «Маргариты». У другого конца стойки сидел экс-губернатор. Гул голосов в баре не давал Сантомассимо сосредоточиться. Он поднялся и вышел.
Вскоре он оказался в лабиринте тихих улочек, где находились старые студии и лаборатории. Легкий туман висел над опустевшими дворами. Охранники сидели в дежурных помещениях либо обходили территорию с собаками.
Между Мелроуз-авеню и Голливудом протекала дневная и ночная жизнь доброй половины киноиндустрии — не только старых студий, но и престижных офисов, где располагались сотни, если не тысячи агентств — как работающих много лет (вроде «Хасбрук и Клентор»), так и тех, что открылись совсем недавно.
Существовал старый Голливуд и новый Голливуд. Старый хранил суровое величие, и осязаемые призраки его великих гениев все еще витали над Лос-Анджелесом. Новый кипел амбициями молодости, желанием завоевать все рынки мира, что он и делал при помощи сложных технологий. Ну и что? При чем здесь Голливуд? Сантомассимо размышлял о связи между убийствами на пляже и в отеле «Виндзор- Ридженси», а Голливуд весьма способствовал размышлениям.
Сантомассимо остановился у «Тайни Нейлор» выпить чашку черного кофе. Он глазел на девчонок в джинсовых куртках и чулках в сеточку, с алыми лентами на черных вьющихся волосах и яркой красной помадой на юных губах. Слишком развитые для своих лет, вызывающе броские в дешевом свете бара, они вызывали у Сантомассимо восхищение своим видом и той романтической смелостью, с которой попирали
