такой. Меня искалечила сила, бурлившая во мне… Я был кастрирован… заперт в доме без дверей…
Щелчок… Звуки глухих ударов… что-то упаковывалось… что-то упало… Медленно ползла пленка, записывая слова и звуки…
— Хичкок научил меня слышать ужасающий смех смерти и видеть безумие, скрывающееся в незамысловатой жизни самых заурядных людей.
Всю свою жизнь и все, что я могу достичь в этой жизни, я посвящаю Альфреду Хичкоку.
Щелчок… Щелчок… Голос снова стал напряженным, словно старался пробиться сквозь непонимание, найти отклик…
— Образы Хичкока преследовали и мучили меня. Я сделал их реальностью. Я дал им вечную жизнь. Священники понимают этот жизненный принцип — служение великому. Почитание святыни!
Сантомассимо выключил магнитофон. Они с Кей находились высоко в горах Сьерры, в районе «Кингс-каньон»,200 в арендованном домике, с запасом дров, вина и полуфабрикатов. Они сидели на полу у камина. Здесь, на высоте более шести тысяч футов над уровнем моря, ветер налетал порывами, раскачивая секвойи, наводя рябь на темную гладь озер, теребя мягкие ветви пихт. Сейчас, когда Сантомассимо остановил пленку, казалось, навсегда оборвалась связь с потрясениями последнего месяца и вошел новый гость: тишина.
На Кей были свободный свитер и светло-коричневые брюки. Она только что вымыла голову и сидела у камина с мокрыми волосами и босая. Сантомассимо недавно вернулся снаружи, где рубил дрова. Он был одет в джинсы и свитер крупной вязки, с высоким воротом. Он не очень уверенно чувствовал себя в роли туриста, но радовался тому, что они с Кей вырвались из города.
— Не знаю, может быть, мне не следовало привозить сюда эту запись, — сказал он. — Я нашел ее на квартире Криса, на бобине была наклейка:
Для профессора Куинн. В случае неудачи.
Я подумал, что, возможно, ты захочешь ее прослушать.
— Спасибо.
— Я сожгу ее прямо сейчас. Нам больше незачем это слушать.
Сантомассимо потянулся за пленкой, но Кей, положив ему на плечо руку, остановила. Весело горели поленья в камине, отблески пламени играли на магнитофоне и бобине — последнем, что осталось от страданий Криса Хайндса.
— Я больше не боюсь его, — сказала Кей. — И нет никакого смысла пытаться убежать от случившегося.
Сантомассимо гладил, ее по влажным волосам. Его все еще мучило чувство вины, он корил себя за то, что подверг Кей столь тяжелым испытаниям.
— Бедный Крис, — сказала Кей. — Он был талантлив. Извращенно талантлив. Он превосходно знал свой предмет. Он вполне заслужил ученой степени.
— Ты серьезно?
— А почему нет? Я знаю случаи, когда присваивали степень и за меньшие заслуги. Кто знал о Хичкоке больше Хайндса?
Кей посмотрела на Сантомассимо и улыбнулась. Он был рад наконец увидеть искорки смеха в ее обворожительных зеленых глазах.
— Финал его жизни был совершенно в стиле Хичкока. Мастер остался бы доволен, доведись ему увидеть эту сцену, — сказал Сантомассимо и вдруг сделал неловкую попытку заговорить голосом Хичкока — говорком кокни, ленивым, зловещим, с придыханием: — Крис Хайндс доказал, что обладает незаурядными знаниями о мире, враждебном человеку. И престижный университет Калифорнии присвоил ему звание доктора искусств. С прискорбием сообщаем, что по смерти Криса Хайндса диплом будет доставлен его дяде, который проживает на Среднем Западе, в штате, славящемся своими урожаями пшеницы. Он может счастливо хранить этот диплом на каминной полке.
Они оба рассмеялись, но смех Кэй был каким-то неуверенным. Сантомассимо коснулся ее руки, и она вздрогнула.
— Фред, я все еще чувствую себя… беззащитной…
Он зарылся лицом в ее волосы. Ему стало стыдно, что своей неуклюжей шуткой он заставил ее вспомнить кошмар, пережитый на Статуе Свободы.
— Это были страшные дни, ты едва не погибла. Естественно, ты чувствуешь себя уязвимой.
— В этих кинообразах… была такая властная сила…
— Безумие может быть заразительным.
— Я была так же безумна, как и Крис Хайндс.
— Когда в меня впервые стреляли, мне показалось, что я покинул собственное тело, — признался Сантомассимо. — Казалось, что я вижу происходящее со стороны, вижу, как регистрируют мою смерть. Это было похоже на галлюцинацию. Хотя на самом деле пуля пролетела мимо моей головы.
Кей внимательно посмотрела ему в глаза. Казалось, она никак не может поверить, что отныне все будет хорошо.
— Кей, это всего лишь страх, — сказал он. — Страх, отдаляющий нас от самих себя.
Кей отвернулась, взяла кочергу и помешала угли в камине, которые затрещали и выбросили сноп искр. Сантомассимо налил в бокалы красного вина.
— Я действительно отдалилась от себя и словно бы раздвоилась, — сказала Кей. — Я восторгалась Хичкоком большую часть своей сознательной жизни. Как и Крис, я была совершенно беззащитна перед его зловещим обаянием. — Она отвернулась от огня, посмотрела на стоявший рядом магнитофон, затем на лицо Сантомассимо, освещенное мягкой улыбкой, — и сердце ее сжалось. — Запасись терпением со мной, Великий Святой. Я тебе уже говорила это, но вынуждена повторять снова и снова… Кино — это мощный инструмент манипуляции человеческим сознанием. Крис был прав. Фильмы способны управлять человеческими эмоциями, желаниями, мыслями, внушать те или иные идеи — посредством довольно сложных визуальных приемов, о которых обычные люди и понятия не имеют.
— Ты пытаешься убедить меня, что Нэнси Хаммонд, Стива Сафрана, Хасбрука, бежавшего рано утром по пустынному пляжу, убил Хичкок?
Кей кивнула:
— Так мне кажется.
Сантомассимо шумно, большими глотками допил вино и вновь наполнил бокал.
— Это все равно что обвинять «Битлз» за то, что слышат в их песнях разные психопаты.
— Человек, лишенный привычных для него способов защиты, способен на все. А кино как раз и снимает с нас все защитные покровы, оголяет, делает беззащитными.
— И человек начинает убивать? Нет, Кей, я не могу согласиться.
— Режиссер обнажает души героев, помещает их в невероятные или страшные ситуации, используя любой пригодный для этого кинематографический трюк — зачастую темный, зловещий, опасный…
— Кей, но то же самое делает театр, который существует столетиями. Люди платят шесть-семь долларов за полтора часа развлечения и получают несколько щекочущих нервы сцен, только и всего.
— Только и всего? Тогда объясни, почему меня поймали, словно в ловушку, кадры старого фильма? Почему я не могла отделаться от навязчивых экранных образов? Нити фантазии Хичкока держали меня, точно марионетку — марионетку в его похоронном марше. И я была способна на убийство. Ты понимаешь! Мне было нужно, чтобы Крис упал! Я снимала фильм и не могла остановиться!
Неистовость Кей застала Сантомассимо врасплох. Его пробрала дрожь.
— Кей…
— Там, на факеле, я мало чем отличалась от Криса Хайндса. И кто знает, сколько еще в этом мире
