люблю Вильяма.
Эмерод приложила палец к губам.
– Не так громко, – сказала она, – подумай о нашем отце. Подумай, что этот человек его единственная опора и что до сих пор он вел себя как человек, обладающий честным и великодушным сердцем. Плохо обойтись с ним было бы подлостью. Мы не можем вменить ему в преступление то, что он тебя любит. Разве ты не красива? Будь же доброй. Надо излечить болезнь, которую ты сама невольно вызвала. Надо, чтобы он стал приходить менее часто, чтобы он не видел тебя больше. – Что же делать? – спросила Мелида, которая, казалось, искала удачную идею.
– Я еще не знаю, – сказала Эмерод, но до того, как мы отыщем средство, тебе надо сказаться нездоровой, и закрываться в своей комнате, когда он придет.
Мелида сделала недовольную гримаску – это было грустным для нее, так как когда Фультон приходил, то оставался надолго.
– Так надо, – сказала серьезно Эмерод, – и это будет наказанием за вашу неосторожность, мадемуазель. Незачем давать ему возможность сделать тебе предложение, которое ты решила отвергнуть. Он вообразит мистификацию, будет вправе нас презирать, ненавидеть… Это огорчит нашего отца. Дочери и так причиняют ему массу огорчений, чтобы к ним добавлять еще одно. Полно, – продолжала Эмерод, обнимая сестру, – подумай ночью и завтра ты поймешь, что ты должна делать. Спокойной ночи! На другой день, за завтраком, Мелида сказала, глядя на сестру:
– У меня тяжесть в голове, должно быть, мигрень.
Эмерод все поняла и поблагодарила ее взглядом.
Незадолго до того часа, когда должен был приехать господин Фультон, Мелида отправилась в свою комнату, взяла книгу и легла на кровать.
Фультон в отсутствие Мелиды не был самим собой. Его озабоченность была явной, он едва отвечал на то, что ему говорили. Так продолжалось несколько дней. Затем его подозрительный характер проникся сомнениями. Один раз он пришел раньше обычного, заглянул снаружи в дом и увидел Мелиду, смеявшуюся со своей сестрой и Бижу.
Он возвратился часом позже и доктор Ивенс, которого дочери тоже ввели в заблуждение, сказал с огорченным видом, что его дочери не лучше и что он начинает беспокоиться из-за ее недомогания, симптомы которого напоминают истощение сил.
– Она не вставала сегодня? – спросил с живостью Фультон.
Доктор и его жена отсутствовали полдня. Они посмотрели на Эмерод, которая ответила «нет» с апломбом, заставившим подскочить Фультона.
– Вы принимаете меня за дурака? Что означает эта странная комедия, которую вы все здесь разыгрываете? – закричал он. – Почему вы так старательно прячете ее от меня? Потому что я ее люблю и вы это знаете. Я хочу увидеть ее такой, какой видел час назад – веселой и свежей.
Он сделал движение, чтобы приблизиться к двери, за которой, дрожа, слушала разговор Мелида. Она так испугалась, что, отпрянув, упала на стул, а доктор и Эмерод встали между Фультоном и этой дверью.
– Что вы хотите сказать? – произнес мистер Ивенс с твердым достоинством, которое мгновенно заставило Фультона прийти в себя.
– Я ни с кем не разыгрывал комедии. Если кто-то ее и играет, то это, очевидно, вы, потому что, поскольку вы любите мою дочь, то должны сначала сказать об этом мне, а не ей.
– О! Я обезумел! – воскликнул Фультон. – Но клянусь, я ей ничего не говорил.
– Это правда, – сказала Эмерод, опуская голову, но мы все догадывались.
– Что я мог сказать? – продолжал Фультон. Я не отважился ей предложить стать женой изгнанника, не надеялся, что она меня полюбит.
– Вы говорите, женой изгнанника? – возразил доктор. – Мне одному надлежит судить, достойны ли вы войти в мою семью. Ваши колебания напрасны. А что касается любви к вам… Моя дочь свободна в своем выборе. Вы не знаете, что она уже была обещана. Но я не буду неволить ее. Мое согласие целиком зависит от ее выбора и моего желания видеть ее счастливой. Она сама должна решить свою судьбу. Ну, мой друг, вы поддались движению чувства. Я не упрекаю вас и прощаю вам, что вы меня подозревали.
Мистер Фультон поклонился и вышел, ничего не ответив. Вернувшись к себе, он стал метаться по саду, как человек, укушенный змеей. Затем он вышел на берег моря, бросился на песок, и, обхватив голову руками, сильно сдавил ее, словно пытаясь вытеснить оттуда какую-то мучительную мысль.
– О! – сказал он, наконец. – Это слишком тяжело. Как! Я, привыкший, к тому, что люди дрожат передо мной, я, полагавший, что на свете для меня существует одна страсть – золото, – я бледнею перед женщиной, я страдаю, не видя ее. И не только это. Я отдал бы ей все мое золото, пролил бы потоки крови… Мысль, что она потеряна для меня, делает меня безумным! – Он разразился взрывом страшного смеха.
– Жениться на ней! Разве я могу это сделать?.. Нет, это невозможно, это значит – самому выдать себя. Значит, надо добиться, чтобы она меня полюбила, если она меня полюбит, то повсюду последует за мной. Ах, Мелида! Мелида! – крикнул он, простирая руки к морю, которое перекатывалось у его ног.
Затем он подождал немного, настороженный, неподвижный, словно надеясь, что молодая девушка спустится к нему с небес или выйдет из воды.
Некоторое время он оставался как бы в экстазе. Когда же он вышел из него, то сильно вздрогнул, – как говорится, упал с облаков на землю.
– Что можешь ты сделать, беспомощный ребенок, насекомое! – продолжал он разговор с самим собой. – Зачем тебе столько золота, если ты не в силах сделать магическое кольцо? Мелида! Тайное предчувствие мне говорит, что эта любовь принесет мне несчастье. Но женой или любовницей – ты будешь моей. Я задушу тебя своими поцелуями…
5
Губы говорят «да», сердце говорит «нет»! Жоанн
