Паша упал на ее колени и заплакал, она потащила его к выходу.
— Ненавижу, — его, наконец, вырвало, на секунду стало легче.
— Ну и рожа, — она шаталась, — ты убьешь меня?!
— В моей семье — все уроды.
Его опять начало рвать. На этот раз справился с трудом.
— В моей семье все до единого уроды, — повторил глухо.
Вокруг было темно, и тихо, и печально. Зойка тряслась рядышком, поглаживая его вспотевший лоб.
— Все не то, не то, — краем рубахи Паша вытер испачканное лицо.
Вблизи Зойка оказалась еще красивее. Погружусь в нее — не выплыву, — хотя уже наверное знал, что опоздал, что его беспорядочной жизни, склонной более к мечтанию, нежели к действию, наступает конец. Паша боялся себя до истерики, до конвульсий, желая в иные минуты разом покончить со всем, избрав физическую смерть, как единственную и изысканную кару. В конце концов, он влюбился в само желание смерти, связывая смерть с самым неожиданным пугающим и неистовым оргазмом. Но одной смерти мало, ее должно быть много, очень много, чтобы научиться различать. Много оргазмов — много смерти.
— Самое время, — Паша посмотрел на Зойку, но тут же отвернулся, — ты расскажешь, как он трогал тебя? Тот парень в баре, — он вцепился в нее и потащил в ближайший подъезд.
Зойка выглядела отстраненной и задумчивой.
— Я думаю, ты убьешь меня, но знаешь, мне все равно, ты не хуже других, может лучше…
— Ты разрушишь меня, но так надо, ты несешь смерть, ты сама смерть… не понимаешь…ты должна, я потом все объясню, — путался он.
Зойка вдруг вырвалась, и сама побежала в подъезд.
На третьем этаже Паша догнал ее. Он словно окончательно потерялся.
— Говори, говори, — вжал в стену, закинул ноги и схватил за жопу.
Зойка мокрая скользкая…. как земля.
Паша торопился, боялся изменить себе, вильнуть в сторону, свести к мгновенному оргазму, закрыть глаза и проскочить решающий момент на одном дыхании. Зойка, по-прежнему, смотрелась отрешенной преследовательницей далекой, неведомой цели. Раздвинула серые губы и впустила его.
— Лучше ты расскажи, как там…
Равнодушно и сонно склонилась ему на плечо.
И Паша сломался, сдался, отступил.
— Подожди здесь, я вернусь. Тебе надо поспать.
Она даже не удивилась.
Паша быстро сбежал вниз. Дверь в подвал открыта. Прислонился спиной к твердому. Стена, шкаф, доски? Подождал, пока успокоится дыхание. Ни звука. Достал член, потрогал… Есть ли он копия первоначала? Паша охотно верил в такой рискованный вывод. Оттого каждый раз чуть не терял сознание от внезапного возбуждения, желая в такую минуту сожрать себя, свести в единую точку, в пьянящей половой разнузданности разом объять все: самую жизнь, самую смерть. Припомнил сценку из далекого прошлого. Он чуть не обосрался от страха в первый раз, когда незнакомая тетка в трамвае схватила его и крепко сжала сквозь штаны. В пронзительном ужасе, узрел себя; будто она ухватила не штаны, а сердце. Больно щепаясь, проволокла и вышвырнула сердце на улицу, в темную арку. Облизываясь и кусаясь, выпила всю кровь, подумала, вставила на прежнее место. Потрепала Пашу по щеке и удалилась. Глухота, неподвижность, смерть. Прошло несколько мрачных минут, прежде чем вернулось биение пульса и ползучее шипение жизни. Навсегда запомнил ослепляющий ореол 'мгновенной смерти', в резком и опасном соитии — радость потустороннего. Однако все последующие женщины иллюзорными улыбками исключили похожий опыт. Подлые дуры, — зло вспоминал он. Одно время, очарованный необыкновенной красотой младшей сестры, думал обрести берег с ней, но ужаснулся небесной чистоты и взрослой иронии.
Блаженствовал Паша только в одиночестве.
Люся никак не могла проснуться и отчаянно боролась с собой, понимая, что вот-вот вернутся из школы двойняшки и надо готовить на стол. Но, влекомая жаждой неизвестного, вновь крепко уснула.
