слишком много платьев. Кроме того, они были столь глупы, что привезли ей наряды всех воображаемых размеров и расцветок, какие только можно было отыскать в Париже.
— Крик о помощи, вот как я это понимаю, — заметил Джош без тени улыбки.
Она быстро досказала остальное. О своих первых покупательницах, о том, как она наняла швей и как не позволяла глупым дамам носить то, что им не шло.
— Ты бы видел это! Женщины, весящие по двести фунтов, в белых шифоновых платьях с оборочками, и худенькие, безгрудые дамы в черном. Для последних я начала подкладывать в корсажи вату. Ну, ты знаешь: «Господь наш вату предложил…»
— Не думаю, чтобы я это знал.
— Господь наш вату предложил для дам, кому дать бюст забыл, — продекламировала Кэрри.
Джош не рассмеялся, хотя, чтобы удержаться, ему пришлось как следует хлебнуть бренди.
— И как называется твой магазин?
— «Париж в пустыне».
Джош поперхнулся бренди, на Кэрри полетели брызги.
Отряхнув платье, Кэрри сурово прищурилась:
— Уж не надо мной ли ты смеешься?
— Нет, любовь моя, вовсе нет. «Париж в пустыне» — превосходное название. Оно чудесно гармонирует с именем Чу-Чу.
Кэрри была не в силах определить, шутит он или говорит серьезно. Закончила она свой рассказ сообщением о том, как процветание ее магазина помогло улучшить состояние дел во всем городе.
Закончив, Кэрри победоносно взглянула на Джоша. Она ожидала от него похвал, но он, напротив, выглядел очень удрученным.
— Что-то не так? — поинтересовалась она. — Разве я не доказала тебе, что не столь уж бесполезна?
— Даже ты можешь зарабатывать деньги. — Джош выглядел несчастным и подавленным. — Что скажет твой брат, когда узнает, что ты замужем за человеком, который не в состоянии обеспечить семью самым необходимым? Кому нужен такой муж?
— Мой брат вовсе не ждал от меня брака по расчету. У его жены не было такого уж большого состояния, когда они встретились, так почему мой муж должен быть богачом? — Иногда Кэрри казалось, что легче объяснить что-то куску дерева, нежели Джошу.
— Ты не понимаешь. Думаю, твой брат это поймет. Разве не поэтому тебя так беспокоит его визит?
— Нет. ‘Ринга скажет… ну, он знает, что я обманом заставила отца подписать эти бумаги. Наш брак не может считаться вполне законным, поскольку отец не знал, что за документ подписывает, а мне еще нет двадцати одного года. И еще ‘Рингау не понравится то, что несколько дней мы с тобой прожили вместе, а затем я осталась в городе, совсем одна. Меня некому было защитить, некому позаботиться обо мне, а мой муж тем временем преспокойно оставался на своей ферме. ‘Ринга — человек с несколько старомодными представлениями о жизни, он считает, что муж и жена всегда должны быть вместе.
Джош улыбнулся. Он не мог объяснить ей, что значит, для мужчины быть неспособным содержать жену. В то же время он знал, что испытывает ее любовь к нему. Через три года он сможет покинуть ферму и вновь зарабатывать на жизнь.
Он снова посадил Кэрри к себе на колени.
— Если твоего брата беспокоит то, что мы не женаты по-настоящему, мы можем снова пожениться. Мне очень жаль, что в первый раз этого не было. Мы устроим брачную ночь. — Держа Кэрри в объятиях, Джош поцеловал ее. — Я начинаю думать, что ты действительно любишь меня таким, какой я есть, и, возможно, не разлюбишь и потом.
— Что это значит? — Она взглянула ему в глаза и с отвращением отвернулась. — Ну да, конечно, опять секреты! Когда, наконец, ты полюбишь меня настолько, что расскажешь все о себе?
— Уже. — Джош достал из кармана куртки письмо, которое написал ночью. Когда он вынимал его, другое письмо, полученное им сегодня на почте, упало на пол, и Кэрри подобрала его.
— Всю прошлую ночь я трудился над сочинением послания тебе, — объяснил он. — Я собирался отправить его в Мэн.
Кэрри потянулась за письмом, но Джош отдернул руку:
— Теперь я все скажу тебе сам.
— Нет, я хочу прочесть. А ты клялся мне в этом письме в вечной любви?
— Да, — признался он. — А это что?
Посмотрев на конверт, который она держала в руках, Кэрри заметила, что на нем нет обратного адреса.
— Адресовано тебе.
Поддразнивая Кэрри, Джош положил предназначенное ей письмо на стол так, чтобы-она не могла его достать.
— Возможно, стоит сперва прочесть, что пишут мне. А вдруг это пылкое послание от влюбленной дамы? — И, смеясь, Джош понюхал письмо.
Он сделал это, чтобы поддразнить Кэрри, но как только почувствовал аромат, исходивший от конверта, краска сбежала с его лица.
— Джош, с тобой все в порядке?
Он побледнел еще больше. Вскочив с его колен, Кэрри налила бренди в его стакан. К этому моменту они оба уже были слегка навеселе.
Опустошив стакан одним глотком, Джош вновь протянул его Кэрри. Со следующей порцией он управился так же быстро и только потом дрожащими руками начал распечатывать письмо.
Чтобы пробежать его глазами, Джошу понадобилось всего несколько секунд. Раньше Кэрри не приходилось видеть, как мужчины падают в обморок, но, по-видимому, именно это она наблюдала теперь. Закинув его руку себе на плечи, она доволокла его до кушетки и уложила на нее.
— Джош! — закричала она и принялась трясти его. Схватив со стола нюхательную соль, Кэрри поднесла флакон к носу Джоша.
Очнувшись, он отвернулся и с отсутствующим видом уставился на спинку диванчика.
— Джош, что случилось? — Он не ответил. Он выглядел как человек, считающий, что его жизнь уже кончена.
Подняв упавшее на пол письмо, Кэрри прочла:
Дорогой Джошуа!
Подпиши еще одну бумагу, и после этого ты будешь свободен. Я привезу ее тебе тринадцатого октября. Как там наши милые, милые дети?
С любовью Нора.
Р. S. Ты не собираешься настаивать на пересмотре дела? Или жизнь фермера тебя устраивает?
Когда Кэрри трижды перечитала эти строки, ее начало колотить, как в ознобе.
— Кто… — Голос не повиновался ей. — Кто такая эта Нора?
Джош очень медленно повернулся, затем сел.
— По-видимому, она все еще моя жена, — тихо сказал он.
Кэрри так и застыла на месте. Ей не хватало воздуха. Ее родные часто говорили ей что жизнь — штука сложная, но она не слишком им верила. Когда кто-нибудь пытался убедить ее в том, что жить на этом свете иногда бывает не сладко, она обычно возражала, что человек — сам кузнец своего счастья, что он сам способен управлять своей судьбой. Она говорила, что человек сам выбирает, быть ли ему веселым и довольным или же предаваться печали. Она приводила в пример бедняков, которые, несмотря ни на что, по-настоящему счастливы, хотя на протяжении всего жизненного пути их преследуют неудачи, и богачей, которые, обладая всем, что только нужно для беззаботного существования, глубоко несчастны.
Однажды, когда Кэрри в очередной раз философствовала на эту тему и изрекала новую житейскую мудрость — ей тогда было лет шестнадцать, — ее мать сказала, что счастливыми можно назвать тех людей, кто ни разу не любил по-настоящему. Она сказала, что любовь — это на две трети радость, но на треть — мучительная боль, самая страшная боль на земле. Ничто не может сравниться с этой болью, ничто не может доставить человеку столько страданий. Тогда Кэрри решила, что ее мать говорит такую чепуху от не
